Людмила Волынская - Осенняя сказка

Права была тетя Катя, во многом права. Лидка и сама это понимала. Но понимала она, что жизни такой, какой живут здесь «выучившиеся другие люди» ей даром не надо. Однообразие и серость этой жизни угнетали Лидку куда больше бедности. Может, улыбнется Лидке поймать что-нибудь получше, чем матери удалось. Вот устроит жизнь, глядишь, и тете опорой станет. Покачала головой тетя Катя на слова эти Лидкины, но смирилась.

Выбиваться в люди Лидка начала в ПТУ при прядильно-ткацкой фабрике, где позже и продолжила свои дерзания. Дерзания, пожалуй, сильно сказано. Работала, как и все. Зато науку жизни рано постигла, потому что схватывала все на лету. Таким, как она, с наивностью было не по пути. Жила она в общежитии, к тете только по праздникам приезжала. Сначала часто, а потом все реже. Пробиваться дальше она не стала, а красиво жить не расхотелось. Сотрудницы и соседки по общежитию особого восторга у Лидки не вызывали. Каждой хотелось, если не вращаться в центре красивой жизни, так хоть примазаться к ней. Сколько ни присматривалась к ним Лидка, никак понять не могла – и стильные вроде, и красивые, а простушки простушками. Как это все складно да ладно в песнях получалось: «жила-была обычная девчоночка фабричная»… Жила-была, да и сама не поняла, «и как же оно вышло-то, что все шелками вышито судьбы ее простое полотно». Ох, как же красиво партия вышивала теми шелками, которые советская власть давала. Только узоры-то все больше стандартные получались, как и сама девчоночка.

Со временем все стало меняться. И в стране, и на фабрике. Та же неразбериха. Союз распадался. На фабрике начались сокращения. Каждый новый месяц съедал все большее количество рабочих мест. Дошла очередь и до Лидки. Направили ее на компьютерные курсы, а потом по вновь освоенной специальности – на завод, успешно перепрофилированный согласно запросам нового времени.

Перед Лидкой открывалась новая жизнь. Это она поняла сразу, переступив порог рабочего кабинета. После прежней работы с ее постоянным шумом и изматывающей спешкой эта Лидке показалась раем – чистота и тишина. Зарплата, правда, была поменьше. И квартиру надо было снимать. Но все неожиданным образом обернулось для Лидки удачно, ей удалось подружиться с дочерью самого директора. Ее стараниями и пристроили Лидку в каморке стоящей на балансе у завода гостиницы, где хранился хозинвентарь. Втиснули туда раскладушку, тумбочку, прибили к стене вешалки, и у получилось уютное одноместное гнездышко.

Лидке в ту пору было двадцать три, а Соне, директорской дочери – двадцать. На эту работу они пришли почти одновременно. Пожалуй, именно по этой единственной причине и стала возможна их дружба. Внешне разница в их возрасте была неощутима. Обе были хороши собой. Лидка была ростом повыше и покрупнее. Коротко остриженные с пепельным отливом волосы обрамляли ее широкоскулое лицо. Лидке и самой нравилось, как природа укомплектовала на нем серые глаза, слегка вздернутый нос и красиво очерченные пухлые губы. Ноги, правда, стройностью не отличались, но она наловчилась скрывать этот недостаток. Соня же была и ростом поменьше, и изящнее. Копна золотистых волос притягивала мужские взгляды, как лучик света ночных мотыльков. Разделенные прямым пробором роскошные волосы тугими колечками обрамляли ее милое заостренное к подбородку личико. Из-под тонких изогнутых длинными дугами бровей иногда томно, иногда насмешливо, иногда вызывающе смотрели зеленоватые глаза. Носик был тонкий и прямой. Тонкими с довольно приятным изгибом были и губы. Казалось, они пребывали в постоянном движении и изгибались по-разному в зависимости от настроения хозяйки. Скорее всего, привычка эта была приобретенной и сознательно отшлифованной до такой степени, что стала частью ее образа. Тонкие изящные ее пальцы были унизаны кольцами. Где бы они вместе ни появлялись, постороннему взгляду легче было выделить Лидку, но когда он останавливался на Соне, ему почему-то хотелось на ней задержаться.

На первый взгляд, довольно странная их дружба была той и другой необходима в равной мере. Они как бы дополняли друг друга. Соня нуждалась в обожателе своей красоты и ума. Завистников у нее всегда хватало. А Лидке важен был не так сам предмет обожания, как то, что кто-то в ее обожании нуждался. Впрочем, Соня свою подругу и дурочкой при себе не держала. Одним словом, в их отношении наблюдался тот баланс расчета и искренности, при котором вполне возможна дружба двух симпатичных молодых девушек.

Хоть Лидка была годами старше и считала себя уже пообтертой городской суетливой жизнью, Соне она заметно уступала. Жизнь их просто обтирала по-разному. Разница в уровне их интеллекта была приблизительно равна разнице между Лидкиным птушным образованием и тремя курсами юрфака, который Соня так и не окончила. Почему так случилось, Соня с Лидкой не обсуждала. Она Лидке говорила далеко не все, лишь то, что считала нужным. Лидке же спрашивать было неудобно. Понимала она, что каждый имеет право на личную жизнь и не обязан в нее пускать всякого, кому захочется туда заглянуть. Есть вещи, которые можно доверить другу, а есть вещи, которые лучше при себе держать. Тогда и жить проще будет. Со временем Лидка и сама во всем разобралась. Очень уж независимым нравом обладала директорская доченька. Вот и взял он ее под свое крыло, попросту, на цепь при себе посадил. Поскольку Сонина мама умерла, когда девочке было всего десять лет, отцу одному приходилось растить свое взбалмошное чадо. Больше некому было. Желающих-то было предостаточно, но не так за ребенком, как за отцом присматривать. А любой ребенок это чувствует моментально. Потому и получилось, что жили они вдвоем с периодически приходящими и уходящими мамозаменителями.

Лидка частенько бывала у них дома, и господин директор, Александр Васильевич, сначала ей просто нравившийся, постепенно стал для нее чуть ли не эталоном настоящего мужчины. Ровно ничего отталкивающего или хотя бы просто малопривлекательного Лидка в нем не находила. На работе-то оно и понятно – директор все-таки. Но он и дома умудрялся выглядеть ничуть не хуже. Хоть и нечасто Лидка там с ним встречалась, но то радушие, с которым он принимал подругу своей дочери, только усиливало его обаяние. Лидке было лестно, хоть она и не строила никаких иллюзий по этому поводу. Предполагать что-либо серьезное по отношению к Сониному отцу для Лидки было равносильно полету на Марс. И то, и другое было одинаково невозможно. Тем не менее, она не могла запретить себе чувствовать. Ей нравилось вместе с ними готовить. При этом они перебрасывались незначительными фразами, которые волшебной музыкой отзывались в Лидкином сердце. А потом все вместе по-семейному ужинали. Пытаясь скрыть усталость после рабочего дня, Сонин отец безобидно подшучивал над ними или на правах старшего давал дельные советы. Впрочем, делал он это ненавязчиво, чем еще больше покорял Лидкино сердце. Она была благодарна им обоим за то, что приняли ее как свою. Ей было интересно с ними общаться, потому что было за кем тянуться и было к чему стремиться. Лидка и опомниться не успела, как поняла, что влюбилась в Сониного отца. Она старательно оберегала свою тайну, потому и полагала, наивно полагала, что никто ни о чем не догадывался. На работе Лидка виделась с ним не так уж и часто. Встретятся мимоходом где-нибудь в коридоре или к Соне заглянет на минуту. Ничего кроме короткого кивка в такие минуты Лидка от него не видела. Да и не ожидала, впрочем, учитывая разницу в их возрасте и положении. Но сердце ни возраста, ни социального положения не имеет. Вот и влюбляется, в кого хочет. Не зря говорят: «Дай сердцу волю, заведет в неволю». Уже потом, когда сердечная боль немного поутихла, Лидка заметила в себе резкую метаморфозу – за какой-то месяц лет на десять повзрослела. И, посмотрев на себя с высоты нажитого горьким опытом возраста поняла, что рано или поздно так оно и должно было случиться.