Вера Мир - Напролом

После той поездки они начали встречаться. Алиса чувствовала себя защищённой от всех бед. Она его стала звать Алекс. На первую годовщину их отношений музыкант-виртуоз подарил Алисе дорогущую виолончель, которую она сразу полюбила, даже дала ей имя – Лючия. Купила для инструмента бордовый лакированный футляр. А два месяца назад седовласого любовника сбил пьяный лихач, мчавшийся на красный свет, когда Алекс переходил дорогу. Смерть наступила мгновенно. Она, узнав об этом, сначала не поверила, но увы… Алиса столько слёз пролила, столько выпила валерьянки. Ни с кем не могла поделиться, потому что они тщательно скрывали свои отношения от всех. На похороны не пошла: боялась, что там разрыдается и выдаст своего любимого ненароком. Потом одна сходила на кладбище и долго там плакала. Ходила в чёрном недели две. Терзаясь, что не забеременела, – так бы у неё остался ребёнок, которого она назвала бы Александром или Александрой. Полтора месяца назад Алиса как-то себя неважно почувствовала, пошла к гинекологу, её положили на обследование, выяснилось, что у неё что-то непонятное. Она-то подумала про беременность, ан нет, ничего подобного, а совсем наоборот: какая-то странная аномалия с её женским здоровьем. Врачи намекали на то, что это вообще, скорее всего, психосоматика. Сказали-де, надо сменить обстановку. Вот она и решила продать виолончель для начала. Из больницы Алиса выписалась, немного поработала и взяла три недели оставшегося отпуска.

– Такая грустная жуть, сапожник-сказочник, – закончила свой рассказ Алиса.

Ей было всё равно, какое мнение сложится о ней у этого мужчины, который, скорее всего, врал про свою работу, как думалось ей. Однако каблук-то он починил… Но всё равно что-то с ним не так, хотя… про своё возможное бесплодие, которое у неё заподозрили, она не упомянула.

«Не могло же всё гадкое и несправедливое достаться одной бедной мне», – убеждала себя Алиса, одновременно продолжая повествование.

Игорь слушал молча, подперев подбородок правой рукой и сидя вполоборота. Ему казалось, что девочка попалась в сети, в которых ей было здорово, не догадываясь, что это ощущение нереальности обычно ведёт к разочарованию. Хотя, как знать, может, седовласый Алекс Николаевич и не врал… Но вроде, когда любовь, люди соединяются не только по выходным и после совместных выступлений. Так он рассуждал про себя и всё больше и больше проникался сочувствием к своей попутчице. Надо же, с лазоревыми волосами… нарочно и не придумаешь. Он вспомнил, как эту сказку они вслух читали у Аркадия Самуиловича на кухне, пока учитель выполнял очередной заказ по починке обуви, а Роза Марковна готовила что-то очень по-домашнему вкусное. Он так чётко тогда представил себе девочку и в начале сказки про Пиноккио, и потом, в виде феи, – и во время Алисиного рассказа примерял тот образ к сидящей с ним рядом в самолёте синеглазке. Почему-то, несмотря на её грустный рассказ, у него не возникло к ней той жалости вперемешку с неприятными ощущениями, которые он испытывал к женщинам, чьи желания удовлетворял в последнее время. Игорь радовался этой неожиданной и странной встрече в воздухе. Понимал, что Алиса ему не верит, – так никто и не обещал, что будет легко. Хотелось и остальные её татушки посмотреть. А ещё он представлял, как они играли с Алексом. Надо же, влюбилась в него.

«Видать, – думалось Игорю, – он и правда был виртуозом, раз такую девочку закадрил. Сам – на фортепьяно, она – на подаренной им же офигенной виолончели, а после концерта они тра…»

Нет, нет, нет, к ней это слово совсем не шло. Игорь про себя его и не договорил. И что это он, в самом деле. Может, тот мужик её и правда любил.

А вслух сказал:

– Алиса. Могу предложить только знаешь что? Давай…

Она – от возмущения не дав ему договорить:

– Во-о-от. Неужели ты, после всего, что мы тут друг другу… можешь предложить мне…

Она резко замолчала, закрыв глаза и снова сильно сжав кулачки.

– Слушай, – спокойно продолжал Игорь, не обращая внимания на её истерику, – хочешь, помирю тебя с родителями?

– Это как? – Алиса воскликнула, разведя руками, совершенно не ожидавшая такого.

– Давай выступлю как переговорщик. Я умею. Мне и эту работу предлагали, я отказался. Так что исключительно ради тебя готов. Соглашайся, пока не передумал, – сказал Самобытов.

– Тебе-то это зачем? Хочешь компенсировать то, что со своими при их жизни не увиделся последний раз? Они тебя, между прочим, не предавали. А мои… Знаешь, я, может, и потянулась к Алексу, потому что родители со мной так поступили. Да что теперь… Если бы ты только знал, что он делал с фортепьяно, оно у него так звучало! Как мы играли Besame mucho и «Историю одной любви», – говоря это, она закрыла глаза, затем, открыв, продолжала: – Иногда с ним вместе играли в голом виде. Можешь себе представить такое? Я на виолончели, а он на рояле, и больше в мире никого и ничего…

– Представить трудно.

– Неповторимо. Его друг уехал в Германию, там русских музыкантов с удовольствием всегда принимали. Квартиру в Москве он сдал Алексу, там мы и встречались. Как я скучаю, если бы ты знал, – у неё навернулись слёзы.

– Ладно. А про моих ты права. Честно говоря, терзаюсь, что не смог похоронить родителей. Я и не понимал тогда, как они, не вписавшись в новую страну, оказались не то чтобы не у дел. Нет, вроде бы работали оба. Но как-то угасали. Когда я в училище военное поступил в восемьдесят девятом, им обоим по сорок два было. А в девяностых надо было перестраиваться, чему-то учиться, они пробовали – не получалось. Видимо, растерялись, руки опустили. Друзей-то особо близких и не было. Я у них один. И в мирное время ушёл воевать. Они меня не останавливали, но и не советовали ничего другого. Ни разу не сказали, что им помощь нужна. А мне настолько не до них было… Мать заболела, когда я уже офицером стал. Отец за ней ухаживал. Я не мог ни приехать, ни позвонить. Да и не тянуло к ним тогда. Узнал не сразу. Такая служба была. Кого-то спасал, а своих… Что говорить. Мама умерла, пока я воевал. А папа… папа похоронил маму. Много выпил тогда и пошёл купаться. Утонул папа. Хоронили и её, и потом его без меня. А ты говоришь, что не простишь никогда…

– Как страшно. Господи, – прошептала Алиса.

Слёзы текли по щекам, и, когда её влажные ярко-синие глаза посмотрели на него, у Игоря собралась слюна в горле. Вставая, он её проглотил.

– Теперь я оставлю тебя ненадолго. Никуда не уходи. Ладно?

Защемило в груди, да так сильно, что он подошёл к стюардессе и попросил воды. Потом зашёл в туалет. Умылся. Поделал дыхательные упражнения. Отпустило. Из зеркала на него смотрел вполне себе приличный мужчина средних лет.

– Она же тебя на десять лет моложе… И уже раненая. Что ты можешь ей предложить? Свою бездетность? Да, для секса это даже удобно. Надо же, подумала, что я имею охранную фирму на Рублёвке. А я вот сапожник. У всех свой талант, как говаривал Аркадий Самуилович… и Бог, кстати.