Айзек Алиев - Исповедь

Погружаясь в воспоминания раннего детства, Эмиль видел почтенных лет двухэтажный дом с серыми стенами, окна которого выходили на сумрачную узкую улочку старой части города, и небольшую темную комнату с застекленным балконом над грязным, дурно пахнущим двориком. И то, как в ней мальчик трех-четырех лет случайно прикасается маленькой ручонкой к раскаленной стенке массивной чугунной черной печи. Небольшой след от ожога на руке не позволяет Эмилю забыть эту картинку детства. В его видении эта комната мрачная и страшная. В ней одинокий малыш испуганно озирается по сторонам. А еще ему припоминаются его страх и желание уползти под кровать сразу же после того, как родители начинали выяснять отношения.

Эмиль был спокойным и «сладким» ребенком, эдаким толстым хомячком, с которым очень любили возиться, тискать его, целовать, гладить, носить на руках его тетки. Он был в их власти и, пользуясь этим, те наслаждались им как красивой и милой сердцу игрушкой. Он был всеобщим любимцем! Странно, что эти любовь, обожание, ласки и забота не превратили малыша в капризное, избалованное дитя. Напротив, все охали и ахали по поводу его спокойствия, молчаливости, терпеливости и нетребовательности. Просто чудо, а не ребенок!

Детские воспоминания, связанные с другим домом, запомнились ему более отчетливо. Семилетний мальчик вживался в новые условия и всматривался в лица новых людей.

Новый двор, в который переехали родители Эмиля в 1961 году, находился чуть ли не на западной окраине города. Благодаря своей географической замкнутости и относительной обособленности, он походил на маленькое государство с автономными традициями и обычаями. Жизнь двора напоминала деятельность организма, функционирующего благодаря только одному ему присущему механизму – четко и однообразно. Двор был густо заселен работниками умственного труда. Дело в том, что в свое время отцы города торжественно передали Академии наук восемь пятиэтажек, известных в народе как хрущобы, а та, в свою очередь, щедро предоставила квартиры своим сильно заждавшимся научным сотрудникам.

Итак, двор был населен лучшими умами республики, цветом науки, а это не могло не оказать соответствующего влияния на его атмосферу в целом. Но пусть никто не заблуждается. Ибо ни городская жизнь, никакие виртуозные упражнения ума в дебрях науки, никакая современная внешность не могли ни на йоту поколебать в жильцах незримые, но фундаментальные основы, заложенные их предками и впитанные с молоком матери. Самое главное, учили те, – это з е м л я! Земля, на которой ты родился. И самое страшное предательство – то, которое человек совершает по отношению к своей земле. Маленький Эмиль все время думал: как же можно предать землю? И не находил ответа.

Будучи людьми умственного труда, жители двора считались интеллигентами, а дети их, естественно, будущими интеллигентами. Наряду с этим во дворе проживала особая социальная прослойка – «шоферня». Это сообщество считали отдельной народностью, особым племенем со своими обычаями и привычками, своим образом жизни и даже особыми внешними отличительными атрибутами. Его представители казались очень гордыми людьми: они всегда свысока и даже несколько презрительно относились к другим. Все шоферские семьи были большими – до десяти человек, и почему-то в них доминировали мальчики. Биографии у ребят, рождавшихся обычно с интервалом в два года, были почти как под копирку. За школой следовало томительное ожидание призыва в армию в течение года, когда подростки целыми днями тусовались небольшими кодлами в излюбленных местах. Пароль «Встретимся на углу» – имелся в виду определенный угол дома – был известен им всем. И, что примечательно, эти «углы» не пустовали ни дня в течение всего года. Одни подростки сменяли других. Одно поколение приходило на смену другому. Дождавшись призыва, ребята покидали эти углы на два года. После армии они выучивались на шофера, затем женились, обзаводились кучей детей. Вот и все. Как правило, после армии, а тем более после женитьбы, они остепенялись – становились солидного вида мужчинами, знающими толк в своей профессии. И вряд ли кто поверил бы, что эти серьезные люди когда-то в юности были грозой дворов и мальчики-ботаники и девочки-отличницы при виде их тряслись от страха и не знали от них покоя. Тогда они устраивали настоящие разборки с мордобитием в борьбе за сферу влияния, за авторитет. Теперь же в свободное время бывшие сорвиголовы все так же собирались на углу, но уже никого не задевали – лишь тихо беседовали, а чаще же просто молча сидели на корточках и часами вращали на указательном пальце связку ключей – то вправо, то влево, – при этом тихо насвистывая себе под нос какую-нибудь популярную в народе мелодию.

В хорошую погоду, по вечерам, двор напоминал громадный муравейник, над которым стоял несмолкаемый гул голосов детей и взрослых.

Мужчины каждый вечер собирались в «клубе» – большом доме из каменного белого кубика, выстроенном жителями посреди двора на собственные средства (кстати, на месте футбольного стадиона для детишек). В этой длинной комнате со множеством окон они просиживали порой до глубокой ночи, сражаясь друг с другом в нарды, шахматы и забивая козла.

Между детьми и мужчинами шла жесткая схватка за территорию. Бедным ребятам необходимы были площадки для игр, а мужчинам – земля для садоводства. Мало того что все пятиэтажки были окольцованы непроходимыми чащами, так еще и каждый квадратный метр не асфальтированного пространства тут же огораживался от посторонних глаз и переходил в полное и безраздельное владение того или иного неведомого хозяина, скрытого от посторонних глаз довольно высокой и непроницаемой зеленой изгородью.

Видимо, тяга мужчин к садоводству объяснялась самой главной традицией – любовью к земле. От своего отца Эмиль знал, что гордость Академии наук в большинстве своем составляли выходцы из деревень. Они родились, окончили школы и даже успели оформиться как личности именно там, впитав в себя все то, что скрывается за словами «деревенский образ жизни». Они, сыновья крестьян и сами в душе крестьяне, приезжали в город ради самоутверждения. Ехали с твердым намерением взять свое в этом незнакомом и чуждом для них городе. Причем это были не только личные честолюбивые планы молодых людей, но и планы их землячеств – или, иными словами, общин, – ибо за ними стояли их родные деревни. На них сделана была ставка, от них ждали успеха. И они обязаны были чего-то добиться, обязаны были оправдать надежды земляков и, по возможности, еще и прославиться. Впрочем, суть заключалась даже не в этом. Самое главное – молодой сельчанин должен был укрепиться в городе, заложить фундамент. Занять некий пост, должность. И лишь затем этот покоривший научный Монблан ученый наряду с пожинанием плодов своих многолетних усилий обязан был вернуть долг своим землякам. Это значит, что каждый из тех был вправе просить либо даже требовать у него помощи. И эта помощь неукоснительно должна была оказываться, что, безусловно, и делалось.