Вадим Панджариди - Журналист по знаку зодиака

Молчавший всю летучку Леопольд задал вопрос:

– Михаил Иванович, а почему у меня статью сняли?

– Потому что написал не то, – ответил Катаев, – ты сам-то читал?

– Я хотел как лучше.

– Не надо как лучше. Надо как надо. Факты нужны, а не твои рассуждения, кстати, не имеющие ничего общего с действительностью. Понимаешь, Валентин, журналист – это звучит гордо. Ты должен сеять разумное, доброе, вечное. А ты – глупое, злое, скоропортящееся. Я не хочу за тебя краснеть перед учредителем. Да, я тебе давал задание взять интервью у директора нашей «управляйки». Взял?

– Нет. Указаний ждал.

– А ты, когда в сортир идешь по малой нужде, ширинку сам расстегиваешь или указаний ждешь?

Некоторое время стояла тишина. Каждый делал вид, что занят собственными мыслями, одновременно жалея Леопольда и сочувствуя ему. А тот сидел угрюмый и злой и тупо смотрел, как он любил это делать в моменты тягостных раздумий, в пустой черный экран компьютерного монитора.

Самое интересное, что Валентин Гридасов всегда стлался перед начальником персидским ковром, старался не перечить, но в последнее время вдруг осмелел. Прижало, наверное.

И дальше – как в том анекдоте: сначала шумиха, потом неразбериха, потом поиски виновных, затем наказание невиновных и, наконец, награждение непричастных.

Да, самые одаренные бездарности на этой планете – это журналисты из «Обоза», потому как нет ничего слаще, чем тупо и бездарно тратить свою жизнь на такие вот посиделки.

– И последнее, что хочу сказать. Ко всем относится. Нельзя в одном номере писать по три-четыре материала, – при этом редактор зло посмотрел на Соловьеву. – Качество страдает. Не может журналист одинаково хорошо писать все свои материалы. Если, конечно, они не написаны заблаговременно. Ясно? Если не хватает журналистов в редакции, я буду привлекать со стороны. И еще. Тут вот некоторые говорят, что в газете много «кирпичей». Что хочу сказать? Маленькие статьи – признак мелкотемья. Они подходят для стенгазеты или какой-нибудь заводской многотиражки типа «Вилы – в бок» или «Станок». А мы – издание серьезное. Большие статьи – это аналитика. Это мнение журналиста. И в конечном итоге – это позиция газеты. И попрошу это запомнить.

– Я… – начала было оправдываться Светлана Ивановна, в чей огород и был брошен тот самый «кирпич».

Но Катаев ее остановил:

– Я знаю ваше мнение, меня оно не очень интересует, поэтому займитесь своими делами.

Об их контрах в редакции всем хорошо было известно. Редактор даже несколько раз после ее вмешательства в газетные дела писал заявление об уходе, но всякий раз шеф его возвращал на место. Один раз даже Катаев несколько дней не выходил на службу, все подумали, что он запил, но все обошлось. Как выяснилось позже, он занимался какой-то писательской шабашкой.

«Кирпичами» на журналистском языке называются большие, на всю полосу, статьи. Все знали, что Карга была сторонником именно мелких статеек, и когда она в отсутствие Катаева проводила летучки, то указывала именно на это и безжалостно резала большие материалы. Ее понять можно, все-таки она как генеральный директор экономила (только почему-то не на себе) редакционные деньги: «кирпич» стоит дороже, чем материал на половину или треть полосы, хотя работы столько же, а зарплата журналиста, как мы уже отметили, зависит не только от количества материалов, но и от объема каждого из них.

– Ну все. Рассосались по местам. Жалобы и предложения мне в письменном виде по телефону, – весело сказал, заканчивая «оперу», главнюк.

Он был такой же шутник и распиздяй, как и все остальные члены редакции.

– Всё. Все свободны.

– А вас, Штирлиц, попрошу остаться, – пробурчал себе под нос Ветлугин.

– Что ты там сказал?

– Отрубить щупальца пентагоновским ястребам. Вот задача мирового пролетариата.

– С тобой, Ветлугин, совершенно невозможно серьезно разговаривать. Все смехуечки да пиздыхаханьки.

Еще одним знаменательным днем, требовавшим присутствия всех членов редакции, был четверг, иногда пятница – день сдачи газеты в печать. Редактор строго следил за тем, чтобы все журналисты присутствовали при ней. В этот день все писаки работали как в коммунистический субботник, плакатно названный днем наивысшей производительности труда. То есть это когда приходится ишачить за себя и за того парня.

Что касается Ветлугина, то он и без того работал, строго следуя этому лозунгу: все материалы он сдавал раньше других. В четверг он нетерпеливо ждал, когда ему принесут распечатки, чтобы просмотреть их, исправить ошибки, если есть, придумать подписи к фотографиям и сорваться к друзьям, чтобы поиграть в карты и попить водки.

В остальные рабочие дни журналисты вообще могли не появляться на своих рабочих местах. Или появлялись, когда хотели, так как строгого распорядка дня при Катаеве у свободных художников, коими они себя считали, не было. Точнее, за этим никто не следил. Каждое «затягивание гаек» в виде введения строгого распорядка дня ни к чему не приводило. Оно забывалось так же легко, как и вводилось очередным новым редактором. Свои поздние приходы или отсутствие на рабочем месте журналисты объясняли своим присутствием на прессухах (так они называли пресс-конференции) и брифингах, на депутатских пленарных заседаниях, на интервью на месте событий и так далее.

Но позднее все это изменится.

После одной такой летучки, которая, как обычно, прошла очень оперативно, то есть быстро и непринужденно, появился еще один персонаж нашего повествования – Юлия, или Джулия, как ее по-английски тут же окрестил Андрей. Молодая и дерзкая, она была первой – и, кстати, последней, – кто откликнулся на объявление в одном из номеров «Обоза», которое гласило, что редакции «Прикамского обозревателя» требуются молодые и дерзкие журналисты.

Она вошла в редакцию, осторожно открыла входную дверь. Одета она была достаточно просто и демократично, как и подобает молодой и дерзкой: куртка, водолазка, джинсы, кроссовки.

Когда она, молодая и дерзкая, робко спросила у секретарши Лены, к кому обратиться по поводу работы, то та, глядя на нее, с усмешкой подумала: «Господи, еще одна жертва писательского искусства. Она пока не знает, куда попала. Ничего, получит первую зарплату и быстро смажет отсюда пятки». И указала на открытую дверь редакторского кабинета.

– Можно? – спросила будущая жертва журналистского искусства, заглядывая в кабинет.

Катаев оторвал глаза от компьютера:

– Вам кого?

– Я по объявлению.

– По какому?

– По работе.

– А-а-а, понял, проходите. Вы кто?

– Я учусь на журфаке, второй курс. Хочу у вас работать.

– Где-то раньше писали?