Анна Маркова - Спасительный парус

Говорит Рахманов. Все по той же схеме. Сейчас, мол, будут названы фамилии тех, кому будут повышены оклады. Те, чьи фамилии названы не будут, попадают под сокращение. И начинает зачитывать список.

Я слушаю, жду, когда дойдет очередь до нашего сектора. Вот уже пошли знакомые фамилии, смежный цех, вот уже назвали фамилию начальника нашего бюро, еще одна наша фамилия, еще… пошел другой цех… другой сектор… Что, все?!

Я не верю своим ушам! Жаль, что этот список я слушала, а не читала, и у меня нет возможности вернуться назад и перечитать еще раз.

Не слышу и не запоминаю ни одной последующей фамилии, не знаю, кого еще сократили. Я только знаю, что МЕНЯ В ЭТОМ СПИСКЕ НЕТ!!!

Как ни странно, я спокойна. Во всяком случае, пока. Хотя не могу сказать, что до меня еще не дошло услышанное. Что-то еще говорит Рахманов, долго потом говорит Ященко. Он оживлен и, такое впечатление, что чем-то очень доволен. Может быть тем, что он не на месте Шатрова и не на моём месте?

Говорит о том, что, в принципе, всех сокращающихся на заводе пристроить могут, но только маловероятно, что на ИТР-овские должности. Короче говоря, товарищи, подумайте до понедельника, остыньте и приходите к нам – мы вас ждем.

Я-то считала, что каждого из нас персонально должны пригласить. Но это я так считала.

Собрание заканчивается. Я по-прежнему спокойна. Даже с улыбкой кидаю какую-то шутливую реплику соседке. Рахманов объявляет об окончании, и мы покидаем аудиторию.

Моё спокойствие начало улетучиваться, когда я увидела лица других «сокращенных». Первым был Игорек. Лихорадочный блеск в глазах, судорожное лицо, нездоровый румянец пятнами. С таким же нездоровым смехом мы кидаемся друг другу в объятия с «поздравлениями». Тут я понимаю, что его тоже… К нам присоединяется Аллочка из смежного цеха с таким же блеском в глазах и такими же пятнами на лице.

Теперь и мою физиономию сводит такая же судорога, начинает бить меленькая, подленькая дрожь, появляется неестественное оживление.

Куда себя девать? Игорек куда-то растворился, Аллочка свернула в свою сторону. Как-то нелепо сейчас в общем потоке идти мне одной – СОКРАЩЕННОЙ. С этой минуты я именно так себя прозвала.

Присоединяюсь к своим – Паше и откуда-то взявшемуся начальнику Толику. Конечно, их оставили. Поэтому, не смотря на моё присутствие, они не в состоянии скрыть радости и облегчения. Особенно Толик. Похоже, он ничего не знал заранее, раз сам так рад. Страшно и больно спрашивать обо всех остальных.

Так значит, все-таки, свершилось! И теперь – только теперь – мне становиться совершенно очевидно, что ведь иначе и быть не могло!

На что же я надеялась, если закрывается участок? На то, что кого-то выкинут, чтобы взять меня на его место? Такой я хороший специалист? Почему мне самое очевидное казалось невероятным?

Говорят, что самое сильное потрясение в жизни то, которое было последним. В данном случае, совпадает. Но только я хочу, чтобы оно так и осталось самым сильным! Неужели будет еще сильнее?

Сказать, что я совсем не ожидала случившегося и не предпринимала никаких мер, чтобы его предотвратить, было бы неверно.

В глубине души надеясь, что этого не случится, я все же решила подстраховаться. Может быть, больше из суеверных соображений. Мол, беда приходит туда, где её не ждут, а если её ждать – то она и не придет.

Я заплатила сумасшедшие деньги, чтобы попасть на курсы, судя по рекламе, очень престижные. Интересно то, что я нашла, где эти деньги взять! Как бы я не хотела купить себе дорогую фирменную вещь из одежды, мне бы в голову никогда не пришло изворачиваться так, как ради этих курсов.

Это были курсы референтов. Когда началась перестройка, к нам на «большую халяву» устремились иностранные бизнесмены. Разумеется, секретаршу они тоже хотели иметь на «халяву» – за несколько долларов в месяц. Сколько получает секретарша – американка? А для нас эти несколько долларов при тогдашней инфляции были сумасшедшими деньгами! И нам после курсов обещали трудоустройство.

Что же оказалось на деле? Кроме затраченных денег – ничего.

Впрочем, не совсем. Был мини-коллектив из шести девчонок. Все очень разные, но объединенные общей целью. Наверное, мы больше почерпнули друг от друга, чем от наших занятий. Помню поздние часы, когда мы, выжатые, как лимоны, уходили от психолога, заряженные и возбужденные – от экстрасенса, сплоченные чаепитиями в интимной обстановке – с английского. Почти каждый день я уходила рано утром и возвращалась поздним вечером, очень уставшая. Но мне запомнилось, что в этот период у меня всегда было бодрое, на удивление жизнерадостное настроение, не смотря на раннюю весну – период нервного истощения.

Именно после этих курсов я поняла, что так, как раньше, жить уже невозможно. Больше я не буду приходить с работы домой, из дома – на работу, уставать, ничего не делая. После этих курсов будет снова английский, после английского, если я его когда-нибудь выучу, что-то еще.

Курсы практически ничего не дали. Пару встреч с психологом и экстрасенсом не могли ничего существенно изменить. То, что давали на английском, я уже знала. Делопроизводству практически не учили. Как нам объяснили, курсы и не ставили такой задачи – чему-то научить. Они должны были дать «толчок» ко всему этому. Может быть, но только не за такие сумасшедшие деньги.

Правда, письменное изложение я написала с самой высокой оценкой. Еще научилась печатать слепым методом. Тогда вообще мало, кто умел печатать. Кстати, научили наносить макияж. Вот это действительно было ценно, и осталось со мной на всю жизнь. Получается, что кое-чему, все-таки, научили.

Что же касается трудоустройства, то мне сразу показалось, что это будут пустые обещания. На заводе было очередное повышение окладов. Мне повысили неплохо, и это усыпило мою бдительность. Поэтому я махнула рукой на их обещания и не интересовалась, почему мне не звонят с предложениями новой работы. Теперь придется поинтересоваться.

Что еще мне придется «теперь»? Та злосчастная пятница пролегла четкой границей по моей жизни. Там – серое, ровное, тут… Не знаю. Может быть – черное, а может быть – полосатое. С того дня пошел новый отсчет.

Первое, что я сделала, придя домой с собрания, – отключила телефон. Не хочу никого видеть, слышать, с кем-либо объясняться.

Уже и не помню, как я прожила это вечер, чем занималась, спала ли ночь. По-видимому, спала.

Утром построила свои планы на день. Сейчас пишу записку и еду к Ире – моей тетке. По возрасту мы в сестры годимся – семь лет разницы. Надеюсь, что ее, по случаю выходного, нет дома. Оставляю ей записку, в которой сообщаю о случившемся. Вру, что у меня не работает телефон и прошу позвонить и все сказать маме. Может быть, это кажется смешно, но я действительно не могу сейчас ни с кем говорить. В конце записки замечаю: меня искать не надо – как починят телефон, найдусь сама.