Сергей Добрухин - Душа

Потому что майор спецназа, у которого впереди была еще вся жизнь, в своей очередной командировке, находясь в служебном уазике, подорвался на мине и в бессознательном состоянии после взрыва, был пленен теми, против кого он воевал. Воевал, потому что не знал, чем он еще может быть полезен той стране, которой уже не было на карте. Воевал потому что давно разуверился в того бога, лик которого был изображен на кресте, подаренном матерью. Воевал потому что считал это своим долгом. Долгом мужчины.

Он был пленен. Мина взорвалась под водителем, и молодой контрактник умер сразу. А он, оглушенный взрывом, попал в плен к тем, кто считал себя выше, сильнее и мудрее, потому что они верили в другого бога, и, по их разумению, их бог был лучше. Потому что они жили на своей земле, и считали, что ее нужно защищать. Потому что они ненавидели тех, кто помог им когда-то вылезти из грязи, из нищеты и необразованности и, предоставил защиту от других завоевателей, желающих и способных поработить весь их народ.

И теперь он стоял перед ними раненный и обессиленный от потери крови, а бородатый «душман» с автоматом в левой руке и с пистолетом в правой, заставлял его молиться тому богу, в которого он давно не верил.

– Молись своему еврейскому Иисусу, русский! – орал бородатый и низкорослый мужчина в зеленом берете, одетом на его нечесаные и засаленные волосы.

– Я давно не верю в еврейского бога, – отвечал раненный и контуженый человек.

– А какому богу ты веришь? Может, ты хочешь сказать, что ты наш? Ты что, мусульманин? – искренне вопрошал воин ислама, всем своим видом пытаясь казаться выше, чем стоявший перед ним майор специального подразделения.

– А ты, я смотрю, о других богах и не слышал вовсе!

– Ээ! Слышишь? Каких Богах? У меня один Бог, и я тебе сейчас буду глотку резать за него, и за твою наглость. А ты будешь визжать как свинья, русский, – выкрикнул «душман» с пеной на губах. А майор, воспользовавшись тем, что незадачливый воин в зеленом беретике, подошел к нему вплотную, а четверо его соратников находились на другой стороне горной дороги и, стоя тесной кучкой возле старенького японского джипа, на них внимания совсем не обращали, выхватил у него из ножен кожаных нож охотничий, и всадил ему в грудь, по самую рукоятку. Да так, что тот и пикнуть не успел. Захрипел только, да пену свою кровавую изо рта выпустил. А когда и пистолет, и автомат у майора в руках оказались, он уже было совсем хорошо себя почувствовал, увереннее. И, не дожидаясь того, когда мертвое тело в зеленом берете на землю по его ногам сползет, полоснул из автомата по остальным четверым «духам». Те и крякнуть не успели, как по паре пуль отхватили и полегли там, возле машины. И в тот момент, когда он из пистолета довершал начатое, подойдя к джипу, вдруг, появились еще два уазика на дороге. И вот тут-то он и понял, почуял всеми фибрами души, что на этом везение его закончилось. Уазики те были с флажками на лобовом стекле. Зелененькими такими флагами, небольшими.

Но снова сдаваться им, ему не хотелось. За то время, которое он провел в командировках, он был наслышан о судьбе пленных солдат и офицеров, и следовать их участи было не для него. А рассчитывать на то, что его персону кто-то выкупит из плена, он не мог. Должность, звание и честь его, против этого сильно возражали. Он решил, что в данной ситуации у него один единственный выход.

В машине убитых им духов он нашел одну гранату и рожки к автомату Калашникова. Арсенал его оказался невесть каким, но вполне позволял ему, боевому офицеру, дать хороший бой врагам. И он начал этот бой.

Удачным броском лимонки, встретил и остановил две полные машины «душманов». А потом, долго отстреливался до последнего. Нет не патрона. До последних сил. Патроны у него еще были, но вот сил, от полученных новых ранений, от контузии и от потери крови, совсем не оставалось. Он умер, а правая рука его продолжала давить на спусковой крючок, и «Калашников» продолжал строчить до тех пор, пока в магазине не кончились патроны.

И душа, сражалась вместе с ним, и когда он умер уже, не осознала этого сразу. Бросалась на трех оставшихся в живых вооруженных врагов, и была готова рвать их на части, словно волкодав, сорвавшийся с цепи. Но когда осознала, прочувствовала смерть, зависнув над этим участком дорожного полотна и поняла, что все уже кончено, ее вдруг, почему то потянуло туда, где нужно было закончить начатое им. Она внезапно оказалась в его пустой квартире, за его столом, на котором были не дописаны его стихи. Он писал их по ночам, или в отпуске. Целая тетрадка стихов о любви, мужской дружбе и о войне. А когда поняла, что не может без него сочинить ни строчки, метнулась к его первому сыну с диким желанием рассказать, донести тяжелую весть о его смерти. Долго пыталась пробиться к сознанию и к душе молодого мужчины, его первенца, но все было тщетно, не смогла она к нему достучаться. Тогда она переметнулась к младшему, и ей удалось проникнуть к нему в сознание лишь ночью, во сне. У нее получилось! Получилось сказать сыну о том, что его отец погиб. Что нужно в память о нем, опубликовать его сборник стихов. Хороших стихов, сильных. Что нужно его именем, но не в честь его, что очень важно для человека, назвать будущего внука. И что нужно, самое важное, что хотела она донести, сжечь его тело. То есть выполнить его последнюю волю, похоронить так, как хоронили его далеких предков-русичей. Он так хотел. Даже в завещании своем желал указать, потому что нутром своим чуял, что это правильно и необходимо. Но завещание оформить не успел.

Прошло три дня после его смерти и она осознала вдруг или услышала от кого-то, что его тело не предадут огню. Сыновья, посовещавшись друг с другом, после того, как получили официальное известие о его смерти, решили, что похоронят его по существующему обычаю. Т.е. закопают в землю под музыку военного оркестра и выстрелы из автоматов. Душа вновь заметалась. Ей стало муторно, беспокойно от безысходности и бессилия. Она возмущалась и негодовала, удивляясь тому, что его дети не захотели выполнить последнюю просьбу отца. И она вспомнила вдруг, о той женщине, которая когда то была ему близкой, и которую он с позором выгнал из дому, из-за измены. Да, эта женщина в обиде на него, но может быть стоило бы до нее достучаться, чтобы она поняла, как это было для него важно, и она смогла бы повлиять на решение молодых людей, т.е. своих взрослых уже сыновей. Тем более он ведь ее, давно простил. И она знала об этом. Он сказал об этом своим сыновьям, как то при встрече.

И душе удалось. Женщина увидела что-то во сне, и, проснувшись рано утром, осмыслила свой сон и проговорила второму мужу своему, что нужно делать. Все-таки женщины, более ведающие создания в том мире, в отличие от мужчин. Забыв про обиды, она поговорила с сыновьями по телефону и со всей своей настойчивостью, убедила их. Душа не знала, что приснилось той женщине и как люди вообще могут воспринимать информацию, которую получают от других сущностей, не дано было этого ей понять и узнать. Но, как только она осознала то, что у нее все получилось, она тут же метнулась к бренному телу, одетому в военный, парадный костюм с погонами подполковника, лежащему в тесном цинковом гробу, и больше ни на минуту от него не отходила.