Виктор Сумин - Улыбка на краю суеты

– Как же так? – опешил я. – У тебя ж по литературе двойка с минусом была, а в пении ты «до» от «дзюдо» не отличаешь.

– А мне это и не нужно, – снисходительно пояснил Брендяйкин. – Я ведь не простой бард, а коммерческий.

– Как это? – не понял я.

– Ну если писатель, к примеру, книгу свою на коммерческой основе издаёт, то он за это платит.

– Не улавливаю связи, – наморщил я лоб.

– А тут и улавливать нечего. Писатель платит за издание книги, а я – за то, что меня слушают.

– Так это ж чепуха на постном масле. Нелепица, – не удержался я.

– Ещё как лепится, – парировал Брендяйкин. – Ты бы посмотрел, сколько всегда народу на мои выступления набивается. Полные аншлаги. Посуди сам: разве можно внимать такому с равнодушием?

Брендяйкин взял несколько аккордов и завыл:

Действительно, без дрожи слушать это было невозможно.

– Постсоветский реализм, в натуре!

Сходство Брендяйкина с воющим псом оказалось стопроцентным. Вот только насчёт будки он поскромничал: будка у него была не худая, а очень даже широкая. Хоть поросят об неё бей. Всем колхозом.

– А сколько ты публике платишь? – осведомился я.

– По-разному, – скромно потупив взгляд, ответил Брендяйкин. – Всё зависит от длительности слушания. Но не больше сотни на нос. Иначе разориться можно… Ну пока, – заторопился он, глянув на часы. – Через десять минут я на большой арене выступаю.

Он сел в «Мерседес» и рванул со своим помощником в сторону стадиона, где уже толпилось огромное число почитателей его таланта.

«Да, – подумал я. – До тех пор, пока в России есть такие люди, как Брендяйкин, искусство не умрёт. Несмотря ни на какие реформы. А может, даже благодаря им».

Когда-то обезьяна превратилась в человека. В свинью или собаку она не могла превратиться по определению. В крокодила тоже. Да и сейчас не может.

Иное дело человек. Он может превратиться в кого угодно. Вот и думай, кто выше: человек или обезьяна.

Малявину такие мысли в голову не приходили. Поэтому он жил, как все. Особо не задумываясь.

В детстве резво гонял по улицам. Как жеребёнок.

Когда учился в школе, много мечтал. И чувствовал себя птицей: летал в заоблачных далях.

Потом поступил в университет. Учился, ходил в театр, читал книжки. Он ощущал себя молодым скакуном на старте.

Потом женился. И превратился в слона. Таскал всё в дом.

Потом, став безработным, он превратился в совсем другое животное. Целыми днями лежал перед телевизором, и ничего ему не было нужно. Лишь заглотнуть очередную порцию немудрёной еды и лечь у телевизора, впитывая полусонным разумом разную дребедень, которая была очень далека от жизни. Он понимал, что превратился в питона. То есть в гада.

И по другую сторону экрана делали всё возможное, чтобы он таковым и оставался.

Больше всего пятиклассник Гриша Горошкин любил старый Новый год.

Не праздник, а сказка.

Бери пакет – и заходи в любой дом. Посевай себе на здоровье сколько хочешь. В прошлом году он целую тыщу напосевал. Не считая мелочёвки: конфет да пряников.

На этот раз Гриша ждал праздника с особым нетерпением. И на то были свои причины. Короче, будильник он поставил на семь.

И не проспал! Утром, едва выскочив на заснеженную улицу, Гриша увидел: в доме учителя английского языка Ивана Петровича Сомова горит свет! Гриша поспешил на огонёк.

Впустила его жена учителя, Галина Васильевна. Прямо с порога Гриша начал разбрасывать пшеницу, бодро приговаривая:

Отбарабанив стих, Гриша намеренно медленно пошёл прочь.

– Подожди! – закричала вслед Галина Васильевна. – Возьми вот шоколадку.

И тут Гриша выдал заветные слова:

– Не надо. Скажите лучше Ивану Петровичу, пусть он мне по английскому пять поставит.

После этих слов Гриша вышел на крыльцо и с облегчением закрыл за собою дверь. Самое главное он сделал: сказал. Оставалось одно – ждать результата.

В одну из лесных школ, точнее, в птичью гимназию нагрянула комиссия. Чтобы проверить состояние учебно-воспитательного процесса и наметить пути его модернизации.

Учителя и ученики – птички всех мастей – дрожали на своих веточках от волнения и страха: уж больно представительный состав был у этой комиссии.

Судите сами. Среди проверяющих был Долбун Раздолбаевич – дятел, профессор, автор известной монографии «Долбёжка – единственный путь к истине и успеху».

Упрям Антоныч – баран, долго живший за границей леса, у фермера, с которым он был, по его словам, на короткой ноге. Хотя злые языки утверждали, что на «короткой палке». Отчего баран и сбежал. Тем не менее, достаточно долгое общение с людьми было его козырем. В научной среде он считался непревзойдённым интеллектуалом и психологом.

Колюч Терентьич – ёж, известный в педагогическом мире своим колючим характером и неуступчивостью. Персона некомпетентная, но принципиальная.

Возглавлял комиссию Копун Иванович Землеройко – крот. Его авторитет в области образования был непререкаем. Говорят, он копал под самого министра Топтыгина.

Птичьи опасения оказались не напрасными. Ознакомившись с учебно-воспитательной работой, комиссия раздолбала эту самую работу в пух и прах.

– Как это так? – неистовствовал Колюч Терентьич. – Среди ваших выпускников за всё время существования школы нет ни одного с колючками. Вы не воспитываете в своих учениках колючесть – пожалуй, главное качество в свете сегодняшней гуманизации нашего общества.

– И что это за подход к делу? Вы учите птенцов летать и петь своим голосом, – вторил коллеге Долбун Раздолбаевич. – Без всякой долбёжки-зубрёжки. Это же форменное безобразие. Я тут провёл тестирование: ни один ученик не смог выдолбить простого дупла. Какие уж тут полёты. И зачем они нужны, если ученики не могут выполнить самого элементарного…

– Безобразие! – громыхал Упрям Антоныч. – Среди учебно-методических пособий нет «Новых ворот»?! А ведь только созерцая их, можно сформировать у себя передовое мировоззрение. За границей ворота находятся на самом видном месте!

– Да, – зловеще тихим голосом проговорил Копун Иваныч. – Эта школа, пожалуй, самое слабое звено в нашей системе образования. Да и сам профиль школы, кажется мне, выбран крайне неудачно. Летать и петь своим голосом – разве этому надо учить в наше время? Конечно же, нет. Надо все силы коллектива бросить на обучение птенцов копанию. О какой воспитанности может идти речь, если никто ни под кого не копает? Я вот недавно был в творческой командировке за Бугром, так вот там копают все. Друг под друга и вообще. Поэтому и живут лучше. Перед каждым жилищем – горы земли! А что у вас? На всю школу – ни одной кучи. Вот вам и улучшение материально-технической базы. Откуда ему быть, если вы сами для этого и лапками не шевелите?