Евгений Имиш - Никша. Роман

Изо всех сил я зажал корпус в патрон, притянул заднюю бабку и, ногой налегая на «штурвал», прижал её к корпусу, поставил резцедержатель на небольшой размер в глубину, чтобы пластина не сгорела и не врезалась в металл, и – раз, снял с окружности один слой, раз – второй слой, третий. Я только переставлял размер, водил передней бабкой и радовался тому, что всё так просто. Через какое-то время я спохватился и полез за скобой. В бардачке их было несколько, и, взяв первую попавшуюся, я стал мерить. Скоба оказалась намного меньше уже ободранной мною окружности. Я поразился, сколько металла впустую превращается в стружку, и понял, что надо бы побыстрей, а то один конец корпуса придётся обрабатывать полсмены. Приналёг. Я уже освоился и машинально быстро менял размер и водил бабкой. Ржавая катушка вращалась в патроне зыбким коричневым облаком, только ободранная поверхность блестела серебряной полосой. Наконец скоба прошла и, как полагается, застряла на полном радиусе. Как раз пришли мои учителя, но почему-то по плечу меня никто не похлопал. Мужичок настолько был удивлён увиденным, что даже засомневался в том, что всё правильно понял. Он с ошалелым выражением приблизился к станку, заглянул в бардачок и внимательно осмотрел обработанный корпус: «Я чё-то не понял, ты чё сделал-то?» – он посмотрел на меня с жалостью и махнул бригадиру: «Глянь, я такое первый раз вижу» – покусывая сигарету, он выглядел озадаченным и серьёзным, но вдруг резко принялся хохотать, запрокинув голову. Бригадир ухмыльнулся, но как-то невесело. Он всмотрелся в меня и спросил: «Ты что, не видишь, это же пятидесятый корпус».

Тут у меня всё как-то прояснилось, очарование, как говорится, спало, и я отчётливо увидел нелепую и уродливую конструкцию, только что вышедшую из-под моего резца. Из патрона торчал большой пятидесятый корпус, соответственно, с толстой полой пятидесятой осью, и вся эта ржавая пятидесятая деталь неожиданно заканчивалась маленьким блестящим колёсиком под двадцать пятую скобу. Её-то я и нащупал в бардачке.

Таким образом, на корпусах я проработал один день.

Меня поставили на флянцы.

***

Вот будь я нормальным человеком, встал бы себе за один из почти тридцати станков, учился бы себе потихоньку, и никто не обратил бы на меня внимания. Но история с пятидесятым корпусом разошлась. Мне улыбались и ждали продолжения. Я не заставил себя ждать и уже «выступил» на флянцах.

Когда обрабатывается лицевая сторона, так называемое «зеркало», флянец вставляется в патрон плашмя. Он толщиной от силы сантиметра-полтора-два, то есть поверхность для кулачков, для зажима остаётся очень маленькая. Работать стараешься всё быстрей и быстрей, и вероятность того, что ты криво вставишь или неплотно зажмёшь, всё увеличивается и увеличивается, а на случай, если деталь вырвет из патрона, сзади и спереди стоят защитные железные щиты.

Но ведь сверху их нет. Меня вообще нужно было замуровать в железо. У меня этот самый случай произошёл дня через два. Флянец вырвало, но как-то по-особенному, на излёте, и он полетел навесом вперёд, высоко над защитным листом. А впереди работал Афганец, здоровый парень, чья макушка маячила передо мной каждую смену, выглядывая из-за этого бесполезного защитного щита. Четыре килограмма ржавой трубопроводной перемычки попали ему куда-то в область шеи…

– Да я-то тут при чём, ну вырвало так.

– Зажимать надо нормально.

– Да я вроде зажимал.

***

Примерно через неделю.

Флянцы обдирали не по одному, как корпуса, а сразу по несколько штук. Их надевали на специальную болванку и вставляли её в патрон. Передняя бабка при этом велась не вручную, а ставилась на автомат. Как-то зарядил я всё это дело, поставил на автомат и стою рядом, курю. Жёлтым, дымящимся ручейком бежит стружка, пластина сама гонит волну ржавчины. Я задумался.

Вдруг раздаётся скрежет, свист, стук, искры во все стороны. Не глядя на станок, я бегу прочь. Афганец, кстати, тоже.

Мы выбегаем на проход и с расстояния смотрим, что случилось. Я прозевал. Резцедержатель заехал в крутящийся патрон. Болванка в одну сторону, все резцы – в другую, стальная ручка резцедержателя намотана на него, подшипники, на которых он крутится, – вдребезги.

Все в цеху смотрят на меня со своих рабочих мест. Бригадир выбежал на балкон.

***

– Так это смотря куда попадёт, попадёт в голову, всё.

– Ну, это если рожу подставить, конечно.

– Ты вон Афганца спроси, как оно, а, Афганец?

Афганец застенчиво улыбается и потирает шею. Смотрит на меня и шутливо грозит пальцем: «Ты смотри, ручку-то доворачивай, а то точно с тобой тут копыта откинешь». Все смеются, а я, так же как Афганец, застенчиво ухмыляюсь.

– Нет, а чё, в натуре, может чердак снести, вон Аникей рассказывал, на этом же станке, – кивают в мою сторону, – парнишка работал, у него вырвало как-то, и в голову, так он выскочил на проход и на четвереньках до самой инструменталки скакал, как собака, там только затих, в шоке, прикинь.

Кто-то допил последний глоток чифиря, и все незатейливые члены моей бригады разошлись по своим местам.

Дня через три у меня снова вырвало флянец. На этот раз на расточке. После обработки «зеркала» (флянец, между прочим, становится ещё тоньше и зажим ещё ненадёжней) так же вставляют флянец плашмя и, заводя резцедержатель до предела, растачивают центральное отверстие. Эта операция делается на самых высоких оборотах, а самые высокие обороты на тех раздолбанных послевоенных станках, как сейчас помню, – семьсот семьдесят семь, Три красные семёрки на шкале переключения. Я нажал кнопку, станок заревел, патрон потерял свои очертания, и, не успел я направить резец, как блестящее пятно флянца исчезло из вида. Что-то под рукой щёлкнуло, и сзади раздался удар по листу железа. Задний защитный щит от удара упал на следующий станок, за которым работал Гаврила.

(Второй такой долговязый тип, наверное, на всей зоне. Если у Устина было два десять, то Гаврила казался даже выше за счёт своей большой головы).

Он выключил станок, поставил щит на место и подошёл посмотреть, что случилось. Флянец, пролетая у меня под рукой, срезал болт, держащий ручку передней бабки, срезал, словно это была кремовая розочка. Мы разглядывали и поглаживали утоплённый в металл остаток болта, серьёзно, с немым любопытством, как мальчишки – стреляную гильзу.

***

Мы с Петрухой возвращаемся с обеда. Вся рабочка завалена снегом, и от раскрытых дверей столовой веером протоптаны тропинки по цехам. Теперь, в сравнении со мной, Петруха выглядит свеженьким и чистеньким. Старая синяя роба, вся припорошенная голубой металлической крошкой, смотрится хорошо потёртой джинсой. На «игрушке» всегда тепло, и Петруха выскочил поесть в одном лепне и тапочках. Я же как из люка вылез. Чумазый, в телогрейке, роба так пропитана маслом, что лоснится и поблёскивает, как кожа.