Николай Шамрин - За речку

Подполковник кивнул головой и подошёл к стоящему на правом фланге старшему лейтенанту с эмблемами артиллериста. Пожав руку офицеру и посмотрев на его правый погон, политработник спросил:

– Куда направляетесь? В ГСВГ?

Старший лейтенант смутился и поправил начальство:

– Нет, товарищ полковник. В ЮГВ.

Начпо отпустил руку напутствуемого:

– В Венгрию значит. Ну, всего хорошего вам. Не подкачайте, – не закончив фразы он подошёл к майору. Выслушав короткий доклад офицера, подвёл итог:

– Ну, что же… Одесский округ тоже неплохо. К морю, значит. Не подкачайте…

Через пару секунд бесцветные глаза подполковника уже упирались в мой правый погон:

– Вы, по-моему, в ГСВГ командируетесь?

Во мне проснулся бравый солдат Швейк. Я слегка прищёлкнул каблуками и чётко отрапортовал:

– Так точно, товарищ полковник!

Начпо уже хотел озвучить напутственную фразу, как в разговор вмешалась инструктор:

– Как в ГСВГ? У меня в учётах ОКСВА значится, сороковая армия. Вот и подпись капитана… Ошибки быть не может, это же документы партийного учёта!

В глазах подполковника появилось напряжение. В приёмной повисла гробовая тишина.

Комбат, на правах старшего, посмотрел на Захидова, взводного, который до прибытия моего заменщика, принял должность с пометкой «ВРИО». Лейтенант ужасно гордился и временным назначением, и моим приглашением на отвальную.

– Наливай, лейтенант. Чего водку-то греть?

В канцелярии собрались офицеры управления батальона, командиры рот и начальник полкового клуба Юра Опилкин. В полку было немного «афганцев»: Лёха Будник, командир второй роты нашего батальона, и этот самый Юра. Несмотря на то, что Лёха был награждён медалью «За отвагу», а Опилкин лишь почётной грамотой Ленинского комсомола, именно он почему-то считался самым настоящим «афганцем».

Глушаков поднял стакан и кивнул Буднику:

– Давай Алексей, тебе первое слово. Как ротный ротному.

Лёха поднялся со стула и подняв кружку, посмотрел на меня:

– Ну, давай, братан, чтобы третий тост за тебя не поднимали.

Чокнулись, выпили, закусили. Комбат, аккуратно вытерев губы платком, откинулся на спинку стула:

– Жаль, что ты уезжаешь. Нормальный ты мужик и ротный отличный… Как с билетами?

Я невольно усмехнулся:

– С билетом. Пока в один конец. С билетом нормально, в воскресенье съездил в Кёник, отстоял очередь и взял. Вылет завтра вечером. Провожать не надо, жена проводит.

Юра, снисходительно крякнув, менторским тоном встрял в разговор:

– Никогда не говори «в один конец». Примета плохая. Только когда заменяться будешь, тогда можно. А так…

Будник как-то криво усмехнулся:

– Надо же? Не знал про такую примету…

Юра даже не смутился:

– Ну, да. Ерунда это. Я, так, на всякий случай предупредил, – он подцепил вилкой кусочек копчёной скумбрии и, внимательно рассмотрев его сквозь очки, продолжил, – будешь в Ташкенте, не вздумай морс пить. Там он из бочек продаётся, как квас у нас или пиво. Вкусный и почти ледяной…

Комбат заинтересованно посмотрел на Опилкина:

– Если вкусный и ледяной, то почему бы и не выпить? Не водка же.

Начальник клуба взглянул на Глушакова и, прожевав рыбу, весело предложил:

– За речкой говорят: «Между первой и второй, промежуток небольшой».

Лёха согласно кивнул, мол, твоя правда. Майор подмигнул лейтенанту:

– Чего сидишь? Такими темпами роты не получишь. Наливай!

Фархад взял початую бутылку «андроповки» и на слух наполнил посуду. Юра довольно кивнул парню:

– Молодец! Далеко пойдёшь. – Зачем-то понюхав жидкость, посмотрел на комбата. – Сергей Викторович, в том-то и проблема, что ледяной морс на жаре через минуту весь потом на рубашке выступает. Чем больше пьёшь, тем сильнее потеешь.

Глушаков вопросительно взглянул на лейтенанта:

– Фархад, очкастый правду говорит?

Лицо молодого узбека зарделось, а глаза засветились гордостью. На минуту в канцелярии воцарилась тишина. Спохватившись, Захидов принял облик восточного мудреца:

– У нас говорят: «Чай не пьёшь, откуда силы берёшь?» Морс, он для приезжих, наш народ от жары холодным зелёным чаем спасается…

Комбат поперхнулся от неожиданности. Прокашлявшись, он строго посмотрел на парня:

– Ты, это… заканчивай, мне. У нас один народ, советский!

Обстановку разрядил Лёха. Он сам наполнил стаканы и, поднявшись из-за стола, тихо и немного торжественно произнёс:

– Третий. Не чокаясь и молча. Помянем ребят…

Уже выходя из канцелярии, комбат приобнял меня за плечи и тихо сказал:

– Ты, вот, что, капитан… Солдат береги. Мальчишки они несмышлёные… Помни, каждого из них мать ждёт.

Я сам попросил Сашу не провожать меня до Калининграда. Зачем? И так было тяжело на душе от её слёз. Выйдя из автобуса, я с удовольствием вдохнул вечерний воздух Храброво. До вылета оставалось ещё три с половиной часа и если раньше их можно было скоротать в кафе за рюмкой коньяка, то сейчас, в эпоху де-факто введённого партией и правительством «сухого» закона, время «убивалось» либо разглядыванием взлетающих самолётов, либо чтением прессы. Выбрав последний вариант, я направился к газетному киоску.

– «Огонёк» есть?

Киоскёр посмотрела на меня как на душевнобольного:

– Нет. Раз в неделю утром привозят три экземпляра и тут же раскупают. Дефицит.

– Понятно. «Комсомольская правда»?

– Нет. Сегодня не завозили.

– «Советский спорт»?

Продавец вышла из себя и уже хотела высказать всё, что она думает обо мне, но вдруг взяла себя в руки и примирительно улыбнулась:

– Есть «Калининградская правда» и журнал «Юный натуралист». Брать будете?

– Буду. Дайте «Юный натуралист».

Время бесконечно, но и оно заканчивается, ибо любое событие имеет начало и конец. Где-то читал, что ни физики, ни философы, так и не могут дать определение этому измерению. По-моему, они слишком усложняют проблему. Всё просто: время – промежуток между событиями. Нет событий и времени тоже, нет. Это уже потом какой-то механик загнал его в шаг шестерёнки, разделив время на секунды, минуты и часы. Ход маятника сам по себе стал событием. Так удобнее и порядка больше. Я уже приступил к повторному прочтению журнала, как объявили посадку на рейс до Ташкента. «Маленькая тушка» гостеприимно распахнула двери и стюардесса, сияя доброжелательной улыбкой, запустила нас в прохладный, пахнувший искусственной свежестью, салон самолёта. Расположившись в левом кресле, подумал: «Да… всего шесть часов полёта и я в Ташкенте. Тесновато здесь, хорошо если без соседа, можно будет к иллюминатору пересесть» Удача явно не благоволила ко мне, до завершения посадки оставалось не более пяти минут, как около меня остановилась женщина и слабым голосом произнесла: