Яни Эш - Зеркало Умбры

Пишу в ответ: «Норм» — и возвращаюсь к делу. Надо бы тут все проверить, ведь списывать происходящее в Сети на галлюцинации — не самая лучшая затея.

Вербовой говорил странные вещи. В его сознании мой образ явно смешался с чем-то другим, а может, я сама чего-то не помню. Надо выяснить, что видел Вербовой. И о какой Умбре он говорил.

Умбра.

Черная роса в воздухе. Его описания совпали с тем, что я сама видела во время концерта в «Клетке». И пусть Иван Вербовой запросто мог бы оказаться выходкой моего вредного мозга, проверить стоит.

Все равно Саня будет еще какое-то время настраивать дорожки.

«Отлучусь на пару минут, – пишу в блокноте. – Вы тут пока подготовьте все».

Прежде чем Ткач успел высказаться против, я оказалась в приемной и нырнула за дверь с надписью Google.

Лифт мигом доставил меня к пункту назначения в обход целой вселенной информационного шума всех цветов и мастей. Здесь я планировала выяснить, что за письмо попало к нам в руки. А для этого первым делом требовалось проверить единственную догадку.

Я подошла к поисковой строке и ввела «Эмма Хоук». Надеюсь, память не подводит.

Ура!

Поисковик тут же подтвердил подлинность воспоминаний. Женщину, которая писала своему избраннику из психиатрической лечебницы, действительно звали Эмма. И ее письмо до боли напоминало то, что Юджин нашел под нашей дверью.

– Здесь совпадения быть не может, – шепотом проговорила я, пытаясь распробовать это утверждение. Вслух многие убедительные вещи звучат совершенно абсурдно. Может ли так статься, что схожесть наших писем случайная?

Если принять во внимание тот факт, что я верю исключительно в случайности, то вполне. Тем не менее что-то внутри упорно противилось данной мысли.

«Herzensschatzi komm» , – писала страждущая Эмма. – «Сердечко, приди».

«komm, komm, komm, komm, komm, komm».

Мое собственное сердечко неумолимо сжималось при разглядывании этих наслаивающихся строк. Ни единого сантиметра белой бумаги. Она, вне всяких сомнений, чудовищно мучилась.

Текст моего письма, хоть и не читался, тем не менее все более четко проступал в сознании. Нет, это не каракули. Но и не слова.

Больше того, мне уже приходилось видеть где-то похожие символы. Но где?

Гугл-картинки результата не дали. При попытке распознать файл поисковик выдавал всю ту же несчастную Эмму. Вздохнув, я решила отложить пока этот вопрос и пощупать следующий.

Тот, что мог проясниться на седьмом уровне. В пространстве, которые мы называем «Чешир».

Я вновь очутилась в утробе мира — в месте, важность которого невозможно переоценить.

Чешир совершенно не изменился с моего последнего визита. Здесь мириады тончайших струн памяти формировали настоящее в точке пересечения с плоскостью пола. Они как будто ждали зрителя, способного оценить по достоинству это величайшее архитектурное творение.

Как мы, Чеширские Коты, находим нужную линию среди всех остальных? Вряд ли смогу достоверно объяснить. Безусловно, есть какие-то научные механизмы тропности и всего такого, но у меня это получается на уровне инстинкта. Знаете, как среди очень правдоподобно собранных кукол мозг безошибочно находит живого человека. Моя линия будто тянется ко мне, будто чувствует родственную связь.

И сейчас я поднимаю руку вверх, туда, где должно находиться вчерашнее утро. Меня интересует Иван Вербовой, а именно — его природа. Настоящий ли он человек, или выдумка расшалившегося мозга?

Если настоящий, я смогу отследить его маршрут, заглянуть внутрь его существа и разобраться, что же с ним произошло на самом деле.

Пульсирующее удовольствие от синесцены. Чуть раньше. Ссора с Юджиным — болезненно-тянущее событие. Еще раньше.

Я встаю на цыпочки, чтобы дотянуться. Здесь бы не помешала стремянка или хотя бы стул. Обувь на высокой подошве в Чешире не работает — какую бы платформу я ни надела, она просто провалится внутрь пола, оставив меня с тем ростом, что дан от природы.

А вот и купание. Забавно, что все эпизоды прекрасно сохраняются в Чешире. Я могу снова почувствовать холод и боль в области шеи. Жаль только, что вид всегда от первого лица: кроме темноты моря, ничего не разобрать.

А вот и кровавая надпись на камне.

Volume 29

S[нечитаемо] 3

W[нечитаемо] 2

Я так и не рассказала о ней Юджину, но за ночь волны наверняка уже сделали свое дело.

Зато контакт с линией Вербового я нахожу практически сразу.

У него есть линия. Струна с начинкой из памяти. Это означает, что Вербовой как минимум представляет собой самостоятельный живой организм, не зависящий от моего воображения.

Вот только его линия бьет током — не настоящим, конечно, метафорическим.

Это неприятное ощущение возникает в мозгу, когда чужая линия отвечает на попытку в него залезть. Так далеко не всегда, а лишь с теми линиями, которые, так сказать, слишком разнятся с твоей собственной.

Эмпатия — это когда ты можешь мысленно встать на место другого, почувствовать то же, что и он. Разделить тоску друга, которого бросил любимый человек, ведь с тобой тоже такое случалось. Или порадоваться вместе с отцом повышению на работе, которое чем-то похоже на победу в школьной олимпиаде.

Способность к эмпатии определяет количество доступных состояний в чужих линиях, которые ты можешь увидеть. Хороший эмпат способен проникнуть практически куда угодно, в то время как однобоким эгоистам даже в себя иногда пробиться нелегко.

У меня с эмпатией все более чем прекрасно. Иными словами, раньше я не встречала серьезных преград в своем изучении Чешира. Однако в случае с Вербовым…

Его линия активно сопротивлялась, нападая на меня словно электрический скат.

Мой эмоциональный опыт не содержал ничего, что могло бы сейчас открыть запертую дверь.

Ничего не оставалось, кроме как проследить за линией Ивана в поиске других контактов. И я принялась прощупывать ее, то и дело отдергивая пальцы.

Иван Вербовой не врал насчет пребывания в Сети. По крайней мере до визита к нам он совершенно точно находился где-то не в привычной человеку реальности.

Я это чувствовала всей поверхностью кожи. Особенно в те короткие секунды, между вспышками отторжения, когда осколки ужаса и боли все-таки получалось уловить.

Судя по всему, Иван забрался гораздо, гораздо глубже меня. В какой-то момент линия перестала отторгать, видимо, ощутив «родство». Но тут возникла другая проблема. Понять, что именно я вижу, не представлялось возможным.

Сплошные помехи, пропитанные дезориентацией и паникой. Именно так выглядит безумие. Именно так они мучаются перед инъекцией галоперидола, когда граница между явью и вымыслом окончательно стирается.