Андрей Сметанкин - Дорога к сыну

Туман за это время заметно поредел, и, будто из пустоты, явственно проступили дома, деревья, машины и люди.

Последние, вбежав в троллейбус, занимали места и с детской радостью смотрели, как в синей луже открытого неба распушился желторотый воробей ещё тёплого солнца кануна ноября, склёвывавший на земле остатки тумана.

Наконец-то, пришёл твой лекарь, мой милый город, твой золотой чудотворец пришёл! Прогнал он туманного бестелесного зверя, который чуть не пожрал твою рукотворную плоть. Излечил он твою душу и сердце, наполнил светом и теплом и покрыл твоё озябшее тело голубым покрывалом небес. Да хранит тебя Аллах, мой Душанбе, оберегает твоих жителей от всевозможных бед и несчастий, и да будет так, по словам моим, омин!»

О, рабы божьи! Лечитесь! Ибо Всевышний создал лекарство от всех недугов.

Священный хадис.

Хоть и сказал когда-то Джами: «Не надевай покровов голубых…», и сказал это в «Книге мудрости Искандера», когда женщины в давние времена, выражая свою скорбь, носили голубые одежды, но ты, мой добрый милый город, не спеши сбрасывать с себя голубую кабу, одежду, достойную каждого мужчины. Ведь голубой цвет – это не только цвет печали, но также цвет радости и нежности. Это голубые глаза любимой, глаза далёкого моря с белым пароходом мечты, глаза нашей планеты, если стать к ней лицом на расстояние вытянутой орбиты.

Итак, с выздоровлением тебя, мой славный город, – милый сердцу друг и уважаемый отец, верная подруга моей судьбы и любящая мать моей души. В свои преклонные годы ты смотришься ещё молодцом и – тьфу! тьфу! тьфу! – не берут тебя ни бытовые потрясения и неурядицы твоих жителей, ни кризисы и социальные спады, и ты, по-прежнему, остаёшься нашим надёжным и прекрасным домом, где каждый может обрести поддержку и участие, кров и уют. Оставайся же, мой город мальчишек и девчонок, юношей и девушек, мужчин и женщин, отцов и матерей, благообразных стариков и прекрасных старух, – оставайся молодым и здоровым, живым и деятельным.

Пусть и катает нас по зелёному сукну жизни судьба-злодейка, и приходится иногда плакать в кулак от бессилия и отчаяния, а порой – от собственного несовершенства, мы твёрдо стоим на ногах и не опускаем руки. Пусть мы грустно смотрим по сторонам, пытаясь понять, где мы оказались, и что с нами случилось, что будет с нами завтра и что станет с нашими детьми. Пусть устало и неровно бьются наши сердца, пусть в тишине своих домов, в стороне от посторонних глаз бытуют наши души, ты, мой город, мой Душанбе, всё же оставайся бодрым и весёлым, непоседливым и мастеровым, родным и гостеприимным.

Да здравствует, пылкое солнце, влюблённое в жизнь, – пылкое солнце, огнём своей бескорыстной откровенной любви разбудившее досель дремавший мир. Слава Аллаху, слава Великому и Высокому, сотворившему нас и населившему людьми земли и страны! Слава Мудрому и Справедливому, создавшему растения и животных, воду и землю, огонь и воздух! Да будет так ныне и завтра, как было это вчера и раньше – пусть жизнь продолжается, и мы поспешаем за ней, радуясь и смеясь, плача и страдая, любя и надеясь, умирая и заново рождаясь.

Было светло и чисто, легко и свободно, дышалось так счастливо и радостно, будто ты родился заново. Дышалось во всю грудь, как после весенней грозы, как после первого поцелуя любимой Женщины, как после встречи с дорогим и очень близким человеком, которого не видел уж много лет и с которым связаны самые прекрасные мгновения твоей жизни. Видя его перед собой и общаясь с ним, ты чувствуешь, как валится с плеч тяжёлая ноша ежедневных забот и тревог.

Я с некоторой опаской покосился на старика, твёрдо убеждённый, что именно он и вызвал к жизни всю эту красоту – и город, и людей, и чистый солнечный зрачок в голубом глазном яблоке неба. Мой загадочный сосед почувствовал этот опасливый взгляд испуганного человека и ласково тепло улыбнулся – видимо, простил мой поспешный язык. Гибкими толчками изящных пальцев, перебирая лазуревые зёрна своих чёток, он продолжил прерванную повесть под размеренный мелодичный перестук костяшек и добродушное урчание электрического двигателя одухотворённого троллейбуса.

***

«А случилось вот что. Это было горько и страшно.

Включили как-то под вечер телевизор, а на стекле внезапно возникло лицо пожилого мужчины, во весь экран. На лице мужчины – большие огромные глаза, как два осколка мирного неба, разбитого о вздорную землю. Как две смертельно раненые птицы, глаза падали на землю боли и страданий. Птицы падали и просили о пощаде, а земля, будто кошка, поджидала свои жертвы.

Глаза мужчины, как замутнённые осенними дождями родники, полные горя и отчаяния, взывали и молили: «О, милосердный Аллах, как больно! Помогите мне кто-нибудь! Отееец!!!»

Никто из гостей, сидевших в доме старика Дилкушод, не заметил, как Якуб вдруг порывисто поднялся, стоило ему взглянуть на изображение лица мужчины и прочитать в его глазах изречение из Священного Корана: «Смерть настигнет вас, где бы вы ни находились!»

Никто не заметил, как задрожал старик всем телом, будто одинокий сухой лист на промозглом зимнем ветру, и закрыл глаза рукой. Только один заботливый и преданный пёс, верный Рекс, был единственным свидетелем неведомого и невидимого горя, что вдруг объяло хозяина со всех сторон, изнутри и снаружи, потрясло его душу и разум, его волю, и повергло старика в уныние. Собака, привстав со своей лежанки, внимательно следила за каждым жестом и движением, за дыханием и самочувствием Дилкушод и своим кротким собачьим разумом понимала: случилась беда!

Умная собака.

«Азиз, сынооок!!!» – тут не выдержал старый певец и музыкант, закричал давно забытым голосом боли, больше похожим на стон, чем на крик.

Внезапно вспомнилось старику, что уже взывал к своей любимой и драгоценной жемчужине Саодат, когда та, вздохнув в последний раз, оставила ему долгожданного сына. Женщина, жена и мать, молчала и была обездвижена, ребёнок плакал и копошился в её ногах, а мужчина, муж и отец, не замечая попервоначалу сына, безумно взывал к своей супруге, отошедшей в мир иной: «Саодат! Саодат! Саодааат!!!»

Теперь боль утраты, спустя долгое время, вновь обрушилась, казалось бы, на забывшееся сердце старика, и человек закричал, но уже громче, больнее и страшнее, чем прежде, чем в тот давний далёкий день: «Сын, я идууу!!!»

Вздрогнули люди, оставили свои дела и тревожно обратились к старику, гадая, что могло с ним случиться. А бобо Якуб сделал шаг к экрану телевизора, и тот погас. Человек качнулся, выпустив дутар из рук, и упал могучим тутовым деревом, срубленным жестоким топором судьбы. Старик упал и смял под собой старый добрый инструмент – мелодичного друга своей одинокой старости.