Ольга Дехнель - Дороги моря

Не говоря уже о том, что как только ее голос исчезает из телефона, мне становится нестерпимо одиноко. Дом на краю света все еще самое лучшее, самое светлое и самое приятное место в мире, вот только без Альбы такое одинокое.

Или это я приношу одиночество в каждую комнату и в каждую жизнь, к которой прикасаюсь. Говорю о нем в каждой своей картине.

Поцелованная в лоб тысячами смертей, могу ли я хотя бы притвориться нормальной? Что во мне вообще осталось нормального?

Лана же.. Лану это будто не волновало, Лане было неважно, какие демоны меня вели, и кто приходил ко мне ночами. Лана – утренняя звезда, я вспоминаю, как в ее присутствии они всегда тревожили меня меньше, я замечаю это только что, безумно запаздываю. Илай, с его удивительными способностями к эмпатии, умело ставил в моей в голове заслон, мне не было страшно, я действительно могла с этим справиться, я успокаивалась от одного его прикосновения, вот он ведет рукой по спине и все исчезает, все становится легким, понятным и простым. Сейчас я испытываю почему-то стыд. Мне нечего стыдиться, ни в любви, ни в доверии к нему, ни в наших отношениях. Но мне все еще невыносимо стыдно. Я вспоминаю как он сердится, как швыряет в меня обвинения в пассивности, потом сразу же в истеричности, без перехода. И мне стыдно, стыдно, стыдно, что я не могла справиться с этим сама. Послушай, я могу все на свете, я могу все на свете и не смей меня в этом упрекать. В конце концов не я каждый раз бежала так, будто за мной гонятся демоны. Вот тебе, вот тебе мои демоны, столько лет, и ты все еще ничего о них не знаешь.

Я проваливаюсь в мысли о нем точно также, как проваливаюсь в него каждый раз как вообще его вижу. Они пытаются сожрать меня, внутри так черно. Внутри топко и грязно. Особенно грязно от того, что я прекрасно знаю – я бы позволила ему сделать с собой все эти вещи снова. Я знаю, что колени станут непослушными, а тело начнет просить в ту же секунду, что он войдет в комнату.

Знакомый голосок в голове просыпается, язвителен и мерзок, у него ко мне вполне конкретные вопросы. Что еще ты пожелаешь осквернить, что еще будешь готова потерять, лишь бы снова его почувствовать? Как далеко ты готова зайти, испортить все то немногое, святое и чистое, что тебе осталось? Кого еще ты сможешь предать? Как извернуться?

Этот голод не дает мне покоя. Когда я думаю об Илае, мне всегда голодно. Мне всегда хочется. Это было почти смешным, если честно это было страшным. То, с какой силой я его хотела. Любила ли я его с той же силой?

(И как ты смеешь, как ты смеешь быть ко мне равнодушным? КАК ТЫ СМЕЕШЬ? И как ты можешь закончить со мной, когда я еще не закончила? Я понятия не имею, что он испытывает. Выглядит совершенно пустым. Не по отношению ко мне даже, вообще. Раньше воспоминания об этом пугали или вызывали раздражение, сейчас вызывают усталость, я прыгаю между состояниями. Но танцевать перед ним, выпрашивая еще толику внимания, мне отчего-то решительно не хочется. Еще капельку. Дотронься же до меня, дотронься.)

Из мыслей о нем я выдираю себя заново, все боюсь, что если смотреть на меня под ярким светом на мне не будет живого места, повсюду отметины – шрамы старой любви.

Возвращаться к Лане мысленно приятно. Свет Ланы был непринужденным, совершенно естественным, просто любая комната, в которую она входила, становилась чуть проще, понятнее и светлее. Праздничнее. Лана – Рождество посреди июля. То, как она могла осветить любую комнату, пожалуй, могло сравниться только с тем, как Тейт одним своим появлением сводит любую драму в помещении к нулю. Может быть, это знаменитая близнецовая связь. Может быть, исключительный талант. Может быть, это всего лишь магия, которую творит над нами дружба.

Так или иначе, господи, я совершенно не хочу с ней ругаться. Голос Ланы исчезает из помещения, оставив за собой пустоту.

«Эй, Ланни. Слушай, это глупо. Я люблю тебя.»

Отправить.

В самую последнюю ночь перед тем, как все становится черным, погружается во мрак и хор, нестройный, хаотичный, состоящий из чужих голосов, Лана сидит рядом. Бодает носом мою щеку, поглаживает по волосам. У Ланы фруктовые духи, а дыхание пахнет мятной зубной пастой. Когда она заглядывает мне за плечо, то усмехается, узнает знакомый носатый профиль, хочет укусить меня за ухо, но я ловко уворачиваюсь.

Лана всегда была на моей стороне, она принимала Илая, когда мне было это важно, все это такое понятное и простое, когда вы подростки, когда вы удираете после комендантского часа или в свободные часы, и лучшая подружка всегда вас прикрывает. Когда исчезаете в неизвестном направлении на выходных. В девятнадцать, в колледже, с мамой, которая нашла для меня подходящего, по ее мнению, человека все совсем по-другому. И тогда Лана занимает поддерживающую позицию, я до конца не понимала, что значит «Я на твоей стороне. Всегда. Чтобы ни случилось.»

Когда Илай в нашей игре выходит победителем и исчезает из моей жизни, мне тогда казалось, что навсегда, я подолгу гипнотизирую телефон, я глупо плачу у нее на плече, Лана принимает и это, принимает меня все равно. Он не возвращается и тогда Лана раздраженно фыркает, говорит, да пусть он катится.

Лана любит его, пока он мне нужен. Лана любит меня постоянно. Ее «я на твоей стороне» имеет под собой конкретные значения.

Лана со мной девяносто процентов времени, мы ходим на вечеринки, она устраивает их пачками, знакомит меня с людьми, безумная авантюра с Юджином, с которым мы встречались тогда по очереди, – безусловно ее идея. (Хорошо, это процентов на восемьдесят ее идея.)

Илая со мной не было, и я на себя походила мало.

Как вышло, что я позволила себе потерять себя же?

Кошмаров становилось больше, в Лану я вцеплялась крепче, она смеялась, неизменно в голос.

И в самую последнюю ночь, мы обе уставшие, я прошу ее остаться и кажусь себе отвратительно тихой, в доме никого. Отец с матерью в больнице, они ждут моего брата. Я не могу заставить себя испытывать ровным счетом никаких эмоций по этому поводу. Может быть, он будет лучшим ребенком, чем я? Может быть, вы будете любить его больше?

Мои мысли возвращаются к Илаю то и дело. Может быть, будь я другой, будь я лучше, он бы любил меня больше?

Лана смотрит на его портрет, хмыкает, карандаш скользит по бумаге, я так к нему будто снова прикасаюсь. Я бы могла открыть галерею с его портретами.

Но определенно не собираюсь этого делать.

Ты бросил меня. Ты оставил меня совсем одну.

– Как считаешь, – обращаюсь я к ней, – О чем он думает?

Указываю обратной стороной карандаша на портрет. Я думала, что моя подпись красовалась на каждой его мысли. Мой вытянутый, летящий почерк. Всегда стремящийся вверх.

Я понимаю особенно четко, я ошибалась, я понятия не имею, о чем он думает.