Виктор Стасевич - Сны на ветру, или Плотоядное вино

– А традиции? А общественное… – начал возражать Шансин, но Тарабаркин схватил его за рукав, набрал воздуха в лёгкие и прошипел:

– Драперович, ты гений!

– Наконец признали, – сокрушённо проговорил художник.

– Это же какая находка! – зашёлся в восторге Тарабаркин. – Мы полностью сломаем бизнес-модель похоронного дела! Мы же новаторы, сотрясатели устоев, мы откроем новую дорогу к свершениям!

– Куда откроем?

– Туда, – Драперович показал пальцем вверх.

– Не мешайте, – Тарабаркин отмахнулся от них как от надоедливых мух, продолжая выплёвывать слова сквозь прореху в зубах. – Наши конкуренты будут рыдать и стенать, но мы их даже в плакальщики не возьмём. Все ринутся к нам, чтобы отдать дань прошлому, безвозвратно уходящему. Мало того, мы распишем автобус коммунистической символикой, а похоронное бюро наполним лозунгами прошлых эпох, и особенно хорошо будут смотреться цитаты из Ленина. У меня есть помешанный сосед, он напичкан высказываниями вождей, не зря ему бабки дали кличку Цитатник, хотя имя его Видлен. А знаете вы, что оно значит? Не знаете, нехристи необразованные, это великие идеи Ленина. И вот нам пришла такая идея, мы должны её реализовать. Как говорил классик революции: «Верной дорогой идёте, товарищи!». И наше похоронное бюро мы так же назовём, но немного сократим, ничего с этим не поделаешь. Требования жанра, то есть рекламы, «Краткость – сестра таланта». Возрадуйтесь, нищие духом, ликуйте презренные, вы можете лицезреть в моём лице новую личность нарождающейся новой России, нового президента похоронного бюро «Верной дорогой». В подзаголовке, естественно, мы напишем: «Ритуальные услуги с сохранением старых устоев». Нет, надо шире: «Ритуальные и прочие услуги». Нас ничего не должно сдерживать, порушим все устои!

– А прочие – это девочки? – Драпович ошарашенно тряс головой.

– Почему бы и нет, для особо нетривиальных и свободных личностей, почивших в Бозе, но желающих отправиться в мир иной с лихостью и удалью, мы можем предложить и такие услуги.

– Публичный дом и похоронное бюро! Тарабаркин, тебя окончательно понесло, надо тормознуть. Давай остановимся на идее похоронного бюро коммунистического толка.

– К сожалению, ты прав, но какая классная мысль, оцени, ведь никому в голову ещё не приходила. Ты даже не можешь осознать, охватить своим жалким умишком нетривиальность и гениальность хода: «Девочки для покойников». Это ж какой крутой тариф, а? – Тарабаркин зажмурился от увиденной картины, возникшей у него в воспалённом мозгу. В это время электричка остановилась на городской платформе, как раз против пожарной части.

– Вперёд к новой жизни! – с революционным задором Тарабаркин кинулся к дверям, за ним побежал Шансин, а Драперович лишь крикнул вдогонку, что завтра придёт, и остался сидеть, предвкушая свой поход в универсам, где он с чувством, расстановкой и горестным ворчанием гурмана, выберет себе кусок докторской колбасы и выпивку.

Всё пошло легко, что вызвало серьёзные опасения Шансина. Он верил: если трудности возникают в начале пути, то в последующем дорога будет спокойной и безопасной, но если наоборот – жди неприятностей. В пожарной части они купили автобус, который был в хорошем состоянии. Автобус показался Косте слишком уж радостным, яркая окраска, аккуратные резинки на дверях, чистый дерматин на креслах, новые коврики. Завхоз пожарной части, осанистый мужичонка в двух шерстяных жилетах, прощался с автобусом, как с родным человеком. И даже уже когда он получил деньги и подписал необходимые документы, всё ходил вокруг него, хлопал по корпусу, нахваливал, слёзно просил, чтобы хранили автомобиль только в тёплом боксе. Первым не выдержал Тарабаркин:

– Костя, садись, заводи. Надо ехать.

– Ты только сразу не дёргай, аккуратней трогайся, – наставлял завхоз Шансина, как родная мать, сердобольно наставляющая неслухов.

– Мы сейчас приедем и положим его в тёплую кровать, – заверил его Санька, заскочил в салон и крикнул: – Трогай!

– Вам бы шутки шутить, а у меня сердце кровью обливается, – вздыхал завхоз, горестно провожая в последний путь свой автобус.

Они быстро доехали до мастерской, где обитал знакомый Тарабаркина. Тот походил вокруг машины, поцокал языком, удивился, что за двадцать лет так никто и не ударил эту коробку, а уж когда заглянул под капот, то долго вытирал руки и удивлялся сохранности двигателя. Потом, пожав плечами, сказал, что завтра после обеда машина будет готова, взял ключи и скрылся в недрах гаража. Тарабаркин радостно потёр руки и предложил занырнуть в ближайший кабак отметить славное начинание. Но Шансин отказался:

– Нет, у меня дома в холодильнике только шкурка от ливерной колбасы осталась, да полбутылки молока. Надо купить продуктов, дети из школы скоро вернутся, тебе тоже не стоит, завтра будешь ходить по казённым коридорам, а там не любят, когда перегаром дышат. Им и так по утру нелегко, а тут ещё ты с отстойными напоминаниями.

Как это ни странно, Тарабаркин согласился и зашагал в сторону дома.

Сны в жизни Тарабаркина всегда играли важную роль. Ему казалось, что они определяли дальнейшие события, направляли их, подсказывали правильные шаги, ободряли, иногда осуждали, сдерживали, поэтому он всегда к ним чутко прислушивался, всякий раз пытаясь понять, о чём поведал сон, как это скажется в дальнейшем. В этот раз ему приснился непонятный сон, состоящий из двух слов «Милый Эшгольц». Они выплыли на фоне горного леса, задрожали на ветках гигантских елей. Кто это? Женщина, зверь, лесной дух? Имя было как-то связано со звучащей музыкой, он чувствовал её лёгкой горечью на губах со сладким привкусом, странное сочетание. С этими словами он проснулся, и вновь возник вопрос: кто это? Почему милый?

– Точно не мужчина, – поднимаясь с кровати, произнёс Санька. – Тогда кто же? Может, женщина?

Он вспомнил свою давнюю подружку, московскую журналистку с короткой стрижкой под мальчика, в парусиновых брючках, в клетчатой рубашке. Коллеги звали её Борькой. Было в ней нечто трогательное, нежное, некая детская беззащитность. У Саньки защемило сердце, когда-то он звал её Милый Борька, любил её и тосковал по ней. Она растворилась, исчезла, быстро, как до этого появилась. До сих пор ему казалось, что это был сон «Милый Борька», но Эшгольца у него не было. Может, это будущее? Может, это женщина из Австрии или Германии, кто их знает? Он поднялся, потянулся и громко заявил:

– В любом случае этот сон к удаче! Главное, чтобы Эшгольц не была бы слишком высокой, этакой сухой, безгрудой доской и не басила бы, раскуривая сигары.

Утром Тарабаркин бодро вышел на балкон с чашкой кофе и сигаретой, посмотрел на жалкие блёклые пятиэтажки, вздохнул полной грудью и подумал, что теперь у него точно начнётся новая жизнь. Ему показалось, что город не по-обычному напряжён, а вальяжно раскинулся домами, по-доброму вытянул улицы с битым асфальтом, вроде как в ожидании от него, Александра Тарабаркина, великих свершений, а начать он должен с малого, но после первого дела, ему точно откроются невероятные возможности. Он верил в своё предназначение, как, впрочем, всегда, когда начинал новое дело, даже пустяшное.