Валерий Анишкин - Моя карма. Человек в мире изменённого сознания

– Вот за это и гнобил, – угрюмо буркнул Степан. – Хотя сволочью был тоже порядочной.

Степан попытался вновь уткнуться в книгу, и я видел, что его самого смутило противоречие этой незамысловатой философии. С одной стороны, он, вроде как, солидарен с товарищем Сталиным в оценке крестьянства, но с другой, Сталина не приемлет.

– Степан Захарыч, может, посидим чуть, да по рюмочке, – предложил я, вытаскивая из спортивной сумки, с которой обычно ходил, бутылку белоголовки, колбасу, купленную в коопторге, и хлеб.

Степан отложил книгу, загнув уголок листа, сел на кровати, изучил меня тяжелым взглядом и сказал:

– Ну, что ж, можно.

Мы сели за стол. Я нарезали колбасу и хлеб, налил по чуть в гранёные стаканы, которые служили нам и для чая, и мы, чокнувшись, выпили.

– Я видел, вы Брет Гарта читаете? – поинтересовался я, прожевав кусок хлеба с колбасой. – Нравится?

– Сильный писатель. Схож с Джеком Лондоном. Тот тоже про золотоискателей и бродяг писал… Сам-то ты читал?

– Читал. Мне нравится и тот, и другой, – согласился я. – Считается, что Джек Лондон больше реалист, а Брет Гарт – романтик. Но оба изображали людей вольнолюбивых и бескорыстных.

– А я что говорю? – подхватил Степан. – Нет у них жлобства. Просто жизнь их беспросветная… Ведь это надо. Жили, казалось бы, закоренелые преступники, то есть самые отпетые, и среди них оказалась одна женщина, тоже порочная, тоже в грехах. Родила, не известно от кого, ребёнка, мальчика, и умерла. В книге и написано: «Смерть считалась здесь делом обычным, а вот рождение было в новинку». И весь стан этих людей усыновил ребёнка… И народ начал меняться. Хижину, где жил ребёнок, почистили, побелили, повесили занавески, сами стали чище одеваться, мыться, перестали ругаться матом и даже возле хижины ребёнка старались говорить шёпотом 12 12 Фрэнсис Брет Гарт (1836 – 1902) – рассказ «Счастье Ревущего Стана» .

– Вот только конец хреновый: ребёнок утонул, – мрачно заключил Степан. – И что теперь с ними со всеми будет, неизвестно.

– Человеку нужна вера, стимул, – рассказ ведь кончается словами про то, что взрослый и сильный человек, пытаясь спасти ребёнка, хватался за его хрупкое тело, как утопающий за соломинку…

– Это Кентукки. Его, всего побитого, нашли с ребёнком далеко от места их жилища… Когда он узнал, что ребёнок мёртв, тоже умер со словами, что теперь ему будет счастье. Ребёнок-то принёс им всем счастье.

– А спасение ребёнка было для него самого спасением от беспросветной жизни, в которой они все существовали… – подтвердил я. – Вот мы говорили про деревню, а вернее, про колхоз, где жизнь тоже была беспросветной. При Хрущеве всё же им полегче стало: снизили налоги, и деньги какие-никакие за трудодни платить стали.

– Да? – зло сощурил глаза Степан. – Не знаю, как там стало у колхозников, зато хорошо знаю, как было у рабочих.

– А как было? – осторожно спросил я Степана, вызывая на откровенность.

– Ты про Новочеркасское дело слышал?

– Слухи ходили. Говорили, рабочее восстание было, а для усмирения понадобились войска. Но в газетах об этом ничего не сообщали. И говорили об этом шёпотом.

– Кто ж про такое в газетах писать будет? – усмехнулся Степан. – А я сам в этой заварухе потерпевший, так что всё на моих глазах происходило… Ты, я заметил, парень не трепливый, с тобой можно говорить. Так вот, я расскажу, а ты слушай и на ус мотай.

Я видел, что ему нужно было излить душу, и он, носивший долгое время в себе эту ношу, хотел выговориться, почувствовав во мне человека, которому можно довериться, а я с не меньшим желанием и с большим любопытством хотел услышать его историю.

Степан налил водки себе и мне, мы выпили, закусили той же колбасой с ржаным хлебом, и зло сказал:

– Хрущ, собака, со своей кукурузой да целиной страну до ручки довёл…

Он смачно выругался, глаза его сузились и желваки заходили по скулам.

– Я работал на электровагонном заводе. Завод большой, двенадцать тыщ рабочих, представляешь?.. До поры, до времени всё шло нормально. Зарплата не то чтобы большая, но прожить было можно. У меня жена, тоже на заводе работала, нормировщицей, и сынишка шестнадцати лет. В десятый класс ходил, хотел после школы в машиностроительный техникум поступать. Учился средне, но парень был золотой.

– Был? – вырвалось у меня.

– Ты слушай, – недовольно сказал Степан. – Был. Всё было.

Он чуть помолчал и продолжал:

– До Хруща цены хоть помалу, но снижались, а тут что ни год, то всё дорожает и дорожает, а в шестьдесят втором мясо, колбаса и масло подорожало сразу на треть. Ну, ладно, может, пояса потуже затянули, да и смирились бы, но наше начальство ко всему этому вдруг снижает норму выработки, и тоже на треть… И попробуй проживи на этих деньги! Так ведь ещё и в магазинах пусто, а как что-то появляется, – очереди на полкилометра. За картошкой с ночи становились. А рабочему человеку без мяса как? А детям без молока, да масла? Ну, ладно, зло брало, проклинали «кукурузника» на чём свет стоит, но что делать, против власти не попрёшь. Как говорится, «с сильным не борись, с властью не судись 13 13 Правильно: «С сильным не борись, с богатым не судись» ». С другой стороны, из ста рублей зарплаты, за квартиру отдай двадцать, а то и двадцать пять рваных. И опять же, управленцы живут в сталинках, а рабочие в бараках. И надежды никакой, потому что в городе вообще жилых домов не строили.

– Двадцать пять рублей за комнату в бараке? – удивился я.

– Да нет, там поменьше, это те, кто снимал квартиру в частном секторе… Хотелось же по-человечески, сына растили…

Ну вот, сталелитейный цех пошел к заводоуправлению требовать повышения расценок, а мы, рабочие других цехов, присоединились. Вышел директор. Кто-то спросил, а на что, мол, нам жить, а он и говорит, вроде в шутку, что, мол, будем вместе питаться пирожками с ливером. Это он увидел невдалеке торговку пирожками. Но всем было не до шуток, и люди возмутились… Вскоре на митинг вышел весь завод, потом стали подходить рабочие с других предприятий. Перекрыли железную дорогу и остановили ростовский поезд. Кто-то на паровозе мелом написал: «Хрущева – на мясо». Здесь, правда, воду мутить стали пьяные, из-за них чуть не убили главного инженера завода, но его как-то отбили.

К вечеру милиция и солдаты всех разогнали. А ночью появились войска и танки.

– Ничего себе, – воскликнул я. – До нас доходили слухи, но про танки мы как-то не верили.

– А ты как думал? Все, кто участвовал в подавлении, давали подписку, а нам, кто сидел, и до, и после отсидки грозили, чтобы мы поменьше трепали языками, да чтоб со своими прошлыми товарищами не встречались. Рассказывали, что одной школьнице, которая была случайно ранена, даже не разрешили доучиться в школе, чтобы она не смогла рассказать, откуда у неё взялась рана.