Валерий Анишкин - Моя карма. Человек в мире изменённого сознания

– Арсен, ну-ка дай молодому человеку текст с ролью Севастьянова, пусть прочтёт что-нибудь. Давай с первого его выхода. Варя, Сергей, дайте ему реплики. Вы «входите… Да, как вас зовут? —

– Владимир, – ответил я.

– Так вот, Володя, представьте военный городок. Лето. К вашему товарищу, лётчику Сергею Луконину, приезжает невеста Варя. Вы приходите на квартиру к Луконину и впервые видите его невесту. Она вам нравится, вы стесняетесь и даже находитесь в некотором замешательстве… Всем десять минут отдыха. вы, Володя, знакомитесь с текстом.

Всё это Дмитрий Михайлович проговорил по-режиссёрски властно, не допускающим возражения тоном, будто я уже сто лет принадлежу к труппе его самодеятельных артистов, которые благоговейно внимают ему и готовы выполнить любое указание.

Через десять минут я «входил» в комнату главного героя пьесы.

Я.Можно?

Сергей.Входи, Севастьяныч, знакомься!

Я.Севастьянов.

Варя.Варя.

– Здороваешься с Аркадием и смотришь на Варю , — подсказывает режиссёр.

Варя.Ну, что вы на меня так смотрите?

— А он на тебя, Лен, никак не смотрит, – то ли удивляется, то ли хочет сказать, что не понимает, как так можно, и машет рукой, что, очевидно, означает полную безнадёжность, режиссёр, но я после короткой заминки продолжаю:

Я.Вот вы какая.

Варя.Что, не нравлюсь?

Я.Нет, что вы, я только хотел сказать, что вы мне рисовались совсем в другом облике.

— Вы смущены, вы не знаете, куда девать руки от смущения. (Это режиссёр).

«Какие руки? У меня роль в руках», – мелькает в моей голове.

Варя.В каком же другом облике?

Я.Сергей Ильич мне сказал, что вы актриса, и я вас рисовал себе несколько солидней и почему-то брюнеткой. Приехали играть в наш театр?

— Ну что так постно? Ну, хоть какое-то выражение лица сыграйте, – недовольно выговаривает режиссёр.

Варя.Да, и четырех ребят с собой притащила, скоро приедут.

Я.Какой больше репертуар предполагаете играть, современный или классический?

– Стоп… Совершенно бездарно, – дал, наконец, оценку моему дебюту режиссер. Подумал и решил: – Хотя для первого раза, может, и сойдет… Главное, молодой человек не шепелявит и не заикается.

Все засмеялись, а я растерянно стоял с листками роли, красный как бурак и совершенно убитый.

– А чего вы такой зажатый? – недовольно продолжал режиссёр. – На сцене, конечно, впервые?

Я стоял на сцене с унылым и потерянным видом и молча смотрел в зал на едва различимое в полумраке лицо режиссёра.

Борис Михайлович заметил моё подавленное состояние и уже мягче добавил:

– Ну, ничего-ничего, не боги горшки обжигают. Между прочим, ваш герой Севастьянов как раз очень застенчивый человек. Вы пьесу Симонова «Парень из нашего города» знаете?

– Смотрел фильм с Крючковым.

– Ну вот, а мы ставим пьесу. Вы будете играть Севастьянова. Только вы, голубчик, уж теперь приходите, а то у нас Севастьянова нет. А к сцене привыкнете. Здесь у нас только один профессионал, Арсен, а так – все любители. Так что, не робейте…

Я, конечно, пришёл.

С артистами я скоро не то чтобы подружился, но стал чувствовать в их среде более-менее свободно. Это были творческие люди. Все любили искусство, тянулись к прекрасному, и театр оказался для многих если не профессией, то занятием, ставшим более привлекательной частью жизни и отдыхом от повседневного, часто неустроенного быта.

– Иначе обыденность заест, – сказала как-то Лена, которая играла роль Вари, и пояснила: – Хотела стать настоящей актрисой, но не получилось, так что театр для меня – отдушина.

– А вы, Лена, стали настоящей актрисой, – возразил Дмитрий Михайлович, придавая бодрость своему голосу, – и играете не хуже некоторых профессионалов, которых я знаю.

Тем не менее, Лена работала секретарём-машинисткой в одной из контор, которых в городе насчитывалось много.

И другие артисты работали в разных сферах. Главного героя, Сергея Луконина, играл экскаваторшик Михаил, Нина Семёновна – в пьесе преподаватель французского Сюлли – работала экономистом, а Аркадия Бурмина, брата Вари, играл мой коллега, учитель Николай Тихонович.

И только Арсен учился в Университете на факультете культуры и искусств и готовился стать режиссёром. Для Арсена народный театр был хорошей практикой для его будущей профессии. Но в любом случае, театр, как сказал однажды наш режиссёр, – это чудо, где люди избавляются от проблем и нервных потрясений.

– Влияние искусства на развитие личности невозможно оценить, – убеждал нас Борис Михайлович. – Широкий кругозор, который вы приобретаете здесь никогда не помешает ни в вашей жизни, ни в работе, где бы то ни было. А главное – сцена повышает уверенность в себе.

Уверенность в себе – этого мне как раз и не хватало…

Репетиции шли почти каждый день, потому что директор клуба требовал выпустить спектакль к празднику 7 Ноября. У меня что-то получалось, что-то не получалось, но, в общем, я сам чувствовал, что в артисты не гожусь. У меня не было той раскованности, а, может быть, и некоторой наглости, которой должен обладать артист, и я, например, не умел вовремя рассмеяться, выразить удивление, гнев или испуг. По этому поводу Арсен сказал, что актёрское мастерство невозможно постичь без правильной мимики лица и что для этого существуют специальные упражнения, уроки и тренинги. Он принёс мне учебник, из которого я вынес понятие о том, что обычная улыбка означает дружеский настрой, искривлённая улыбка свидетельствует о нервозности, улыбка без подъёма века является знаком неискренности, а улыбка в отсутствии моргания сопряжена с угрозой и так далее. Из учебника я, к своему удивлению, узнал, что мужская улыбка фальшивее женской и не всегда соответствует истинному психологическому состоянию мужчины.

Но всё это я принял больше с психологической точки зрения, чем с актёрской, решив, что совсем неплохо разбираться в мимике, которая раскрывает истинную суть другого человека и помогает многое о нём узнать. Ведь всегда не лишне понять, что перед тобой лжец, если у него напряжены все лицевые мышцы и каменное лицо…

Все другие театральные премудрости мне были не интересны, и я лишь из любопытства пролистал страницы, не особо вникая в смысл написанного…

– Станиславский говорил, что голос должен петь в разговоре, звучать по скрипичному, а не стучать словами, как горох о доску, – учил Дмитрий Михайлович, и мне казалось, что он смотрит на меня, потому что я был уверен, что только у меня слова как раз и стучат как горох о доску.

– Сценическая речь – это средство выразительности актёра и воплощения драматического произведения, – с тоской добавлял бедный режиссёр…