Владимир Арро - Шорохи и громы

Тут случилась инспекторская проверка. В часть приехал начальник химических войск округа полковник Усков. Нрав у него был крутой, поступки решительные, вид молодецкий. Однажды, услышав, как за стенами учебного класса он распекает наше начальство, мы поглядели в окно, и нам открылась такая картина. Стоят три офицера во главе с нашим комбатом, а перед ними, слегка отвернувшись, но, не переставая кричать, полковник поливает газон сильной струей.

А „генерала“ ему все не присваивали. Солдаты говорили, что на кальсонах у него уже нашиты генеральские лампасы.

И я решил: будь что будет.

И вот проверяющий в сопровождении свиты медленно обходит наш строй. Останавливается возле меня, взгляд орлиный.

– Почему не побриты?

– От холодной воды раздражение, товарищ полковник.

– Пом по тылу! – гаркает он и движется дальше. – Почему у солдат нет горячей воды?

С тех пор каждое утро дежурные, обжигаясь и матерясь, разносили по умывальникам бачки с дымящимся кипятком.

Но на этом борьба за права человека для меня не закончилась. На одном из комсомольских бюро я сказал, что пора бы уже вынуть ложки из-за голенищ и сдать их в столовую, чтобы их там мыли.

– А в боевой обстановке, в окопах, кто вам будет мыть ложки? – насмешливо спросил наш лейтенант. У него было непоколебимое чувство юмора.

Все же через некоторое время ложки обобществили.

Вот такие, как я, постепенно и разрушили боеспособность Советской армии.

А про окопное житьё ветераны войны вспоминают всякое: кто сырость, кто вешние воды, кто снайперов. Но некоторые настаивают: главное – жить не давал острый запах мочи.

Как-то в загородном рейсовом автобусе ехали люди со свадьбы и без конца пели. Ничего особенного, простейшая двухголосица. Но присоединились к ней из пассажиров два украшения: тетка-подголосок и треснутый, хриплый баспрофундо. В его немузыкальном голосе была какая-то бархатная нитка. И сразу обнаружился другой уровень пения.

Вдруг автобус застрял, все вышли, принялись выталкивать его из грязи. Ничего не выходило. Большинство пассажиров отчаялись и ушли пешком. А певцы остались с шофером. Выпили бутылку, съели по бутерброду и снова запели – нашли друг друга. Я тоже остался, хотя петь не умел, а только мычал в унисон. Так и пели, пока не пришла подмога.

Когда уезжал в Череповец по делам, друг Геннадий дал мне письмо к двоюродному брату. „У них, – говорит, – свой дом, там и остановишься“. Поэтому я не стал хлопотать о гостинице, а с поезда ушел прямо в дела. К вечеру же направился по нужному адресу. Череповец в те времена был город пыльный и дымный, индустриально-социалистический, поэтому я обрадовался, когда автобус привез меня на окраину, где люди жили с огородами и садами.

Очередность реакции на мое появление была такой: сначала огромная свирепая овчарка выскочила из конуры и забилась в истерике, потом из сарайчика вышел парень и направился ко мне, а в заключение на крыльце дома появился невысокий мужчина, да так там и застыл. Парень взял письмо, распечатал и заулыбался. „– Пап, это от Генки! – сказал он ему. – Да ты проходи». Он прикрикнул на собаку, впустил меня во двор, и, на ходу читая письмо, повел к крыльцу. Мужчина как стоял, так и не двинулся, не отрывая от меня внимательного, тронутого неопределенной улыбкой взгляда. „– Как он живет хоть там? Мало пишет… – сказал парень, закончив чтение. – В Череповец не собирается?“ „Череповец“ он произносил с ударением на втором слоге, к чему я уже за день привык. „– Ну-ка дай“, – сказал мужчина и взял письмо. Я стал рассказывать, что братан его, как и прежде, играет в театральном оркестре, иногда выступает с концертами, как вдруг мужчина, все так же недоверчиво улыбаясь, сказал: „– Нет, это не Генкин почерк“. „– Да ладно, папа, что я Генкиного почерка не знаю!.. – запротестовал парень. – Пойдемте в дом“.

Все время ужина, пока мы сидели за столом и уговаривали принесенную мною бутылку, я чувствовал на себе испытующе-недоверчивые взгляды хозяина, который будто силился кого-то во мне узнать, но так и не мог с достоверностью уложить меня в памяти. Под конец он сказал: „– Нет, это не от Генки“. Встал и вышел из-за стола. И больше в остаток вечера я его не видел.

Мне было не по себе, я подумывал о том, чтобы попрощаться, но парень, державшийся по прежнему дружелюбно и перешедший почему-то на „вы“, принялся устраивать меня на ночь. „– Вы на него не обращайте внимания, он у нас мнительный. Служба у него была такая“. „– Какая?“ – спросил я. „– А лагерем командовал. Всё ждет, что кто-то к нему придет“. И когда я уже лежал в темноте, просунул голову в дверь. „– Если ночью понадобиться, во двор не выходите, собака спущена. Я тут ведро поставил. Сам-то в баню ушел ночевать! – хохотнул он. – Ну, батя дает!..“

Вот такая у них жизнь, думал я, засыпая. Скверная. Ну, и слава Богу.

Едва только в доме зашевелились, я встал и, ссылаясь на дела, спешно собрался. Парень смущенно проводил меня до калитки. „– Братану привет передайте“.

„– Дядя Петя-то?.. – усмехнулся Геннадий. – Да-а, этот с тараканами… Забыл тебя предупредить“.

Ну и времечко было – военные сборы 1960 года! И мы молодые, и ветераны прошедшей войны еще молоды! Вот Коля Хитров, ему нет и сорока, а он Герой Советского Союза, пожалуй, единственный в химических войсках. А потому портрет с рассказом о его подвиге вошел во все учебники, которые изучают в училищах и в академии химзащиты. А поскольку по этим учебникам науку побеждать осваивают армии Варшавского договора, то Колю нашего в лицо знает, считай, вся Европа. Когда-то, вооруженный легким ранцевым огнеметом, он подполз к фашистскому доту и выпустил огненную струю прямо в амбразуру. А предельная дальность ее полета всего 25 метров. Я тоже служил срочную службу с этим ужасным оружием, но подвигов, разумеется, не совершал. Коля добродушный, компанейский, немногословный. На дружеское общение под выпивон денег не жалеет и все принимают это как должное – все же Герой. На всякий вопрос он отвечает согласно: „А как же!“

В воскресенье возле открытой эстрады на деревянных скамьях сидело великое множество офицеров из стран Варшавского договора, тоже участники сборов. Отмечали какую-то дату. А Коля в это время в тенечке на травке выпивал с приятелями (среди них был и я). Прибежал лейтенант, комсорг сборов.

– Товарищ старший лейтенант, насилу нашел вас!..

– А что такое? – спрашивает Коля.

– Начальник политотдела просил подойти к эстраде.

– Зачем это? Не-е, у меня выходной.

– Так ваше же выступление через одного!

– Не знаю, не знаю… Лучше выпей с нами.

Пришел сам полковник. Уговаривал, мягко настаивал, еле вытянул его из компании. Коля вышел и сказал им в своей лаконичной и добродушной манере: