Александр Спахов - Роман на пять свиданий

– Эй! – несмело позвал Витя.

Ему ответила тишина. Никто из лозоискателей не откликнулся. Как быть? Дожидаться сезона дождей?.. Может, домой податься? Где там нужная звезда, которая укажет дорогу? Витя посмотрел вверх. Кромешная тьма. И тут он догадался!

– Идиот! Я же в гостинице, в здании, сквозь потолок звезд не видно. Надо в окно глядеть! Там все звезды. А как найти окно?

На этой мысли Витю вдруг начало мутить. Снизу, из живота, стали накатывать волны. Напористые и мутные. Тоже, видать, мечтали к звездам. Блевать второй раз на сумку Вите не хотелось. Нужно искать унитаз.

Унитазы всегда стоят в туалетах, а в туалеты немощные люди ходят, опять же, как известно из литературы и кинематографа, по стеночке.

– По стеночке! – обрадовался Витя. – Есть логика! Есть новое мышление! Где тут стеночка была?

И Витя подался в путь.

Стеночка была ровной, прохладной и все время справа. Идти вдоль нее Вите нравилось. Скоро, очень скоро он найдет воду. В унитазе. Много воды. И попить, и пасть помыть, и блевануть туда… Великая вещь – унитаз… Витя прибавил шагу и… Уткнулся в тряпку. А это что? Пальто на вешалке? Полотенце? Занавеска? Витя потянул, дернул… тряпка пришла в движение и… на Витю хлынул золотой свет. Портьера отъехала, освободив целую стену света, море света. Сквозь чистое стекло, толкаясь и напирая друг на дружку, в Витин номер ворвались огни. Желтые от степенных уличных фонарей, суетливые светофорные, удаляющиеся редкие габаритные, прямоугольные из окон полуночников и, конечно же, золотистый от большой, круглой, специально наклонившейся пониже Луны. Витя замер не веря, своему счастью: до двери в туалет всего два с половиной метра.

Воду он пил не из унитаза – сказалось высшее образование. Хотя разумнее, конечно же, именно из унитаза. Ноги дрожат, не держат. С коленей было бы куда удобней. Пил он из-под крана. Глоток выходил гулким, протяжным и с комками. Вода нашла дорогу к каждой клеточке, к каждой жилочке и закутку Витиного небольшого тела. Она побурлила вокруг зубов, с шипением всосалась в язык, поплескалась в желудке, прожурчала в тонком кишечнике и прополоскала мозги. Влажные мозги тут же посетила светлая мысль: а почему бы не включить свет? Витя нажал выключатель. Свет не загорелся. Что делать, Витя не знал и отложил эту проблему на потом, когда он прояснит ситуацию с бумажником.

Он поднял с пола свою сумку, старательно обходя блевотину, открыл и заглянул. Бумажника в ней не было. Вывалил всё на пол, порылся. Нет бумажника! Может быть, в плаще? В плаще не было. Тогда в пиджаке? Ни в одном кармане. В рубашке? Нет. В брюках? Пустота. Паспорт на месте. Обратный билет там, куда он его положил. Всякие там страховки-путевки пристегнуты еще мамою к подкладке пиджака. Бумажника нигде нет. Витя сел на пол.

Как быть? Сразу выброситься из окна? Немедленно утопиться одетым в кровавой ванне? Ведь пропал. Совсем как есть пропал. Витя заплакал. Сначала осторожно, тихонечко, скромно, почти бесшумно. Потом осмелел, прибавил подвывания и усилил всхлипы. Дело пошло бодрее, расторопнее. Витя попробовал причитать – получилось, ругнулся – вышло неплохо:

– Сука! Ленка! Сперла бумажник, сволочь! Падла, убью!

Последняя мысль показалась Вите привлекательной: убить лучше попутчицу Елену, а не себя, Витю Горбушина. Пожалуй, надо эту мысль запомнить на будущее. А сейчас, в настоящем, как быть? Как прожить без копейки? С голоду помирать? От жажды загнуться?

Тоска твердыми холодными пальцами сжала его сердце.

Тут Витя увидел пакетик, который его мама всетаки подсунула ему в багаж, хотя он настоятельно просил этого не делать. Витя его развернул – бутерброды. На кусках белой булки лежали ломти любительской колбаски. Подсохшие было Витины глазки опять увлажнились. Мамочка… нужно будет разделить эти три бутерброда на четырнадцать частей. Вот и четырнадцать обедов, сухим холодным пайком. Горячая слеза сползла по щеке.

Как бы сохранить питание? Витя сквозь слезы оглядел комнату и тут впервые (не пей виски в самолете!) он увидел холодильник, маленький такой, под столом стоял. Витя приблизился к нему, прижимая бутерброды, как братьев, к груди и открыл… А там – минералка, кока-кола, пиво двух сортов, орешки, шоколад, чипсы… е-мое… живем! И тут в глаза ему бросилась маленькая, аккуратненькая такая, миниатюрная, как японка, пятидесятиграммовая бутылочка – виски «Белая лошадь».

Витя побежал блевать.

Занималась заря…

Утро застало Витю унылым.

Звонить – пусть высылают деньги? Матери? Брату? У них денег нет. Куряпину? Что он подумает? Да и на какие средства звонить? Продать чего-нибудь?

Витя осмотрел вещи. Часы «Слава»? На Родине стоят как две кружки пива, а здесь что дадут?

Кому нужны Витины тренировочные брюки с вытянутыми коленями, облеванная сумка, клетчатая рубашка, носки, перочинный ножик?

Ботинки? Витя посмотрел на ботинки.

Новые, всего второй сезон пошел. Крепкие, прошиты двойной ниткой, подметка кожаная, шнурки без узлов… Эх, шнурки… Может, повеситься на них – и дело с концом…

Нет, неплохие все-таки ботиночки. В ГУМе брал. В таких ботиночках можно шагать и шагать еще. Отсюда до Москвы прошагают. А зачем до Москвы – до аэропорта только, километров пятнадцать-двадцать всего. Дойду!

Витя надел ботиночки и пошел завтракать, завтрак входил в стоимость. Есть ему с похмелья не хотелось. Но есть надо. Впрок. Да и припасти чего-нибудь на вечер было бы неплохо.

За завтраком в стиле «шведский стол» ему под пронизывающими взглядами официантов удалось выкрасть только один помидор, да и тот небольшой. Остальные продукты, которые он использовал как положено, через рот, а не через карман, Витя донес только до унитаза в своем номере. Вывернуло наизнанку. Пустым, в широком смысле этого слова, Витя собрался в Город.

А Город блаженствовал. Он сидел, развалившись на холмах, опустив натруженные, мозолистые, все в переплетении извилистых жилок стариковские ноги улиц в еще теплые, лечебные, с йодом и кальцием, соленые, взбитые шхунами и исчерченные яхтами прибрежные волны, шевелил пальцами и щурился на солнышко, как бы прося добавить горяченькой.

Солнце уважало старика и редко ему отказывало. Оно полировало его старую голову и прогревало морщины. Разумеется, когда ветер не нагонял туч.

Город презирал ветер. За беспечность. За то, что тот не признавал авторитетов. Похвально, когда ветер развевает флаги, и полезно, если надувает паруса, но юбки… юбки зачем задирать? Зачем поднимать пыль на мостовых и песок на пляжах? Это озорство, так же как и гонять обрывки вчерашних газет по бульварам и шелестеть без толку лохматыми пальмовыми ветвями на набережных и пристанях. Еще ветер любил хлопать ставнями и валить зонтики в кафе, что, согласитесь, не солидно… Но самое последнее дело – это нагонять тучи. Тучи с дождем. Зачем мне дождь? – думал Город. – В мои-то годы… Ревматизм, понимаете, радикулит, хондроз…