Владимир Ситников - Взятие Крутоторска

Оживился хор, выделились в нём две певучие озорные свинарки Маня и Паня Картошкины. Они зазывали молодёжь: «Хорошо у нас в хору, все орут и я ору». Маня и Паня частушек знали целую телегу с прицепом и пели их задиристо, подмигивая и притопывая:

Чёрна юбочка чи-чи,

И зелёная чи-чи.

Прочичикала милёночка –

Тепереча молчи.

Погоди, милой, жениться,

Походи по улице:

Ещё перина не готова,

Пёрышки на курице.

А частушки были у них на тему: «Две старухи без зубов говорили про любовь». Хохот стоял в зале. А Маня с Паней ещё и сами придумывали песенки, причём не только смешные, а ещё и ехидненькие. По-старушечьему будто толковали о деревенских новостях: ой, кума, чо содеялося.

В общем, из ничего чего-то получилось.

А вот дома почему-то отношения с мачехой Шурой не складывались. Пропала сладость в голосе и масло прогоркло. Всем Шура стала недовольна. Причём командовала не только Тайкой, но и бабушку с дедом задевала.

– Излом да вывих, почему за Вовкой не уследили? Вон парень упал и зуб выбил, – с порога кричала она, заскочив в их дом.

Дедушка Степан попытался одёрнуть новоявленную сноху.

– Погоди, Шура, поостынь. Такой быстрой как ты, моя баба Анюта не станет, а ты определённо будешь такой же, когда успешь потеряешь. Тогда поймёшь, что за ребёнком не углядеть старухе.

– Учить меня будешь, – огрызнулась Шура. – Больше ноги моей у вас не будет.

– Ну дак и ладно, – откликнулась бабушка Анюта.

Тайка понимала, что надо ей заступиться за стариков, а то вовсе мачеха Шура распояшется.

– Тётя Шура, Вовка сам полез на полати, когда в избе никого не было, – вмешалась она. – Выпал-то у него зуб молочный, так ему уже и приспело выпасть. Он сам не переживал, ждал, когда выпадет. Крутился да припевал: мышка, мышка, на зуб репный, дай костяной.

У Шуры лицо полыхнуло жаром:

– И ты ещё голос повышаешь? Да я отцу скажу, он тебя отходит вожжами. И титьки не выросли, и мозгов нет, – и, хлопнув дверью, выскочила из дедовой избы.

Тайка осерчала на мачеху. Не столько обидела угроза, что вожжами отхлещет отец, сколько слова про титьки. Не титьки у неё, а грудки махонькие. Разве она виновата, что они не большие, как у других девок и как у самой Шуры? Про Шурины титьки отец говорил: на одной сплю, другой будто одеялом укрываюсь.

Слёзы навернулись на глаза. Умела уесть Шура падчерицу.

В этот вечер Тайка не пошла домой, осталась ночевать у бабушки с дедом. Лежала на полатях и плакала. Пришла на ум ей частушка: «Матушка неродная – похлёбочка холодная, кабы родная была, щец горячих налила». И вспоминалась, конечно, мамушка, как песни она пела, как любила её, жданной называла и макой.

И на следующий день после клуба не пошла она домой, хотя бабушка Анюта говорила, что надо ей идти, ведь ребята-то не виноваты. Их жалко.

Отец Павел Яковлевич сам зашёл, подал бабке Анюте авоську со свежей рыбой.

– На Молому с мужиками ездили. Вот на ущицу вам, – и как ни в чём ни бывало заговорил с дедом Степаном про то, что тяжко жить у них на севере подзольном: ни урожаев, ни дорог.

– Полгода борешься со снегом, а полгода ждём, когда грязь подморозит, чтоб проехать можно было, – сказал он. – Комбайны не идут.

Дед, хоть теперь стал отец не такой уж близкой роднёй, потому что новую жену завёл, разговор поддержал:

–Да уж. Чтоб жизнь не казалась раем, картошку садим, а потом в грязи копаем. А народ-то бежит. Вон починок Жениховский, а без женихов да и без невест остался.

– Да, – со вздохом соглашался отец.

Дед ещё хотел сказать про то, что телевизор показывает землетрясение да тайфуны, которые всё подчистую сметают, а у нас никаких тайфунов, слава Богу, нет, а деревни сами исчезают, потому что забыли про них. Говорят, что вся история состоит из ошибок. Всех правителей считают мудрыми, а почему так-то получается, что всё ошибки да ошибки.

Уходя, отец Тайке сказал, что уезжает косить ячмень на дальнее поле, воротится поздно, а у Шуры на ферме отёлы начались, ребёнки спрашивают, где нянюшка Тая, так шла бы она домой, не носила обиды. Шура уж раскаивается, что лишнего наговорила.

В этот вечер Тайка долго сидела в клубе у тусклой лампёшки. На свет летели ночные бабочки. Одни, похожие на махоньких сов, другие почти бестелесные, прозрачные. Совки расчётливые. Полетают у лампёшки и опять умчатся во тьму, а другие, легкокрылые, будто сгорают. Были – и нет, валятся куда-то за стол.

Вдруг уловила Тая еле слышные шаги. В дверях стояла сестрёнка Лена. Босая, в одной рубашке, и вздрагивала от вечерней свежести.

– Нянюшка, – кинулась она к Тае на шею, – плохо нам без тебя.

Обняла её Тая. У самой слёзы полились.

Поплакали и пошли в свой дом. Ничего не поделаешь. Терпеть надо. И отца жалко.

Отец сказал, что раскаивается Шура, но вряд ли раскаивалась она, раз прибрала к рукам и отца, и его зарплату. Всё засовывала она в свой «партаманет». Прежде чем достать из «партаманета» рублёвку отцу на курево, оговорит:

– Дымишь как паровоз. Пореже бы курил, дак и деньги водились. А как разошлась Шура, когда отец дал взаймы деньги из зарплаты другу. – У тебя просят да ревут, а ты реви да не давай, – поучала она.

И свою махонькую клубарскую зарплатёшку отдавала Тайка в семью. Неудобно как-то порознь-то деньги держать.

Солнце съехало с горы. Наступил август с его дожинками, праздником первого снопа и первого каравая из мучки нового урожая. Решила Тайка агитбригаду сколотить да повеселить комбайнеров, а её вызывают в районный отдел культуры на семинар. Пришлось деньги на дорогу просить у Шуры. Та поначалу опешила в недоумении: какие деньги на какую дорогу? А потом достала «партаманет» и не отдала, а выбросила прямо на пол трёшник и какую-то мелочь, раскатившуюся по углам. Со слезами собирала Тайка медницу и серебрушки.

Доехала до Мурашей хмурая, с побитым видом, но у Люды в редакции настроение поднялось. Оказывается, напечатала подружка её рисунки в полосе «Каникулы» и даже выдала ей бухгалтерша, назвав неслыханным словом «гонорар» целых тридцать рублей. Вот это радость!

На семинаре её похвалили: невеличка деревня Несваричи, всего одиннадцать домов, а в клуб зайти – одно удовольствие и самодеятельность своя, потому что завклубом Таисья Нежданова с душой относится к делу. Праздник первого снопа придумала организовать.

Выпросила Тайка у Люды чёрной бумаги от фотографических пакетов. Показалось ей, что очень интересные будут рисунки, если пройтись по чёрному фону белилами. Ночь новогодняя. Ребятня играет в снежки, хороводом ходят. Такая вот мечта вдруг возникла.

На гонорар закупила Тайка «сластей» для ребятни, бабушке с дедом чаю, отцу сигарет «Прима», а себе краски. Когда раздала городские гостинцы, все обрадовались, кроме Шуры, хотя ей привезла Тая пачку печенья. Шура решила, что утаивает падчерица деньги от семьи, а сама, небось, питается с общего стола. Со слезами на глазах доказывала Тайка отцу, что есть такое слово «гонорар», и вот она получила его за напечатанные рисунки, и газету показала. Отец понял, а Шура долго ещё дулась на неё неизвестно за что.