Фил Волокитин - Ана Ананас и её криминальное прошлое

О хозяине и одновременно папином первом работодателе можно рассказывать бесконечно. Этот первый папин работодатель – звали его херр Павловский – носил тот же набор футболок, как и отец. Они потом долго сравнивали и удивлялись. Набор полностью совпадал, несмотря на разделявшие их многие годы, сотни километров и некоторый языковой барьер. Оба они носили дурацкие бороды. Свою бороду херр Павловский заплетал в косу, а косу заплетал в другую косу повторно. Таким образом, получался небольшой канатик. За него Павловский дёргал, когда на него нападал возрастной склероз. Выглядело это очень комично.

В свой первый выход на работу, папа немедленно принялся делать также, – просто чтобы ему понравится. На такое херр Павловский смущённо сказал, что копировать его специально – это уже чересчур. Они и так слишком похожи. Папа тут же сделал неутешительный вывод. Там где он жил раньше, «уж чересчур» – означало «вали отсюда».

– Что же мне делать, чтобы остаться на этой работе? – взмолился тогда папа и погладил вместо бороды небольшой шильдик с надписью «Хард-рок кафе». – Я очень хочу здесь остаться!

В тот момент я приготовилась реветь, решив помочь, чем могу. Ведь всё это было и в моих интересах. Но тут произошло неожиданное. Опередив меня, херр Павловский сам вдруг стал рыдать, будто слон, которому не дали сахара. Скоро к нему присоединился школьный директор, зашедший на кружку пива (сахара ему тоже не дали, впрочем, по этому поводу он особенно не рыдал).

Павловский говорил, что ждал такого работника уже давно. А директор добавил – пусть мы и не хотим жить с ним в машине, но он всё равно докажет всем что русские во время войны ему ничего плохого не сделали. Ни во время холодной, ни той, что раньше была.

Тогда папа треснул обеих изо всех сил по спине. И запел по -немецки про русскую тройку. А директор, поднатужившись, подтянул ему песенкой про первую двойку в дневнике – тоже на чистом, немного ломаном русском.

Закончилось тем, что Павловский выключил всё электричество из розетки и объявил перерыв. Такой уж он был хороший человек, этот херр Павловский.

С тез пор задачей папы было обслуживание клиентов «Хард-рок кафе». Он был аккуратен в этом деле и талантлив как чёрт. Странно, что через несколько месяцев «Хард-рок кафе» разорилось.

Херр Павловский, почесав пузо, очень удивился. Он сказал, что разориться на таком туристическом месте можно лишь, расстаравшись как никогда (кафе стояло в аккурат рядом со спуском к воде, куда ходят толпы туристов). Впрочем, к тому и шло уже несколько лет, признал он. Меньше надо было пить пиво, закрывая кафе в самый разгар слёта байкеров.

– Кавабунга! – махнул волосатой рукой херр Павловский. – Мы откроем другое кафе. И это будет уже не кафе, а водка-бар. А это безобразие спишем за долги к чёртовой матери.

Через неделю папа уже вёз на велосипеде огромную светящуюся вывеску размером с праздничный транспорант. На ней было написано – «Кавабунга». Это было любимое слово Павловского.

А спустя ещё несколько дней херр Павловский вдруг умер. Никто по нему особенно не горевал. Наоборот – все веселились так, будто это был городской праздник. Только редкие посетители «Хард-рок кафе» из тех, кто был с ним незнаком, смахивали слезу, когда господина Павловского хоронили.

Похороны Павловского проходили по высшему классу. Свидетельство о смерти было написано на шести нескреплённых между собой листах и заверено у дьявольского нотариуса, который работал в магазине «Мелочь для Хэллоуина». Магазин принимал посетителей один лишь месяц в году. Всё остальное время нотариус занимался такими вот дьявольскими свидетельствами.

Следуя указаниям из дьявольского завещания, Бармалеи положили Павловского в лодку. А потом превратили её в погребальный костёр. Из распахнутых дверей «Кавабунги» играла песня про русскую тройку, на которой надо в большой город въезжать. И ещё про первую двойку в дневнике, с которой налегке шагать вовсе невесело. Огонь горел аж до самого неба. Под конец, приехали пожарные и принялись со всеми ругаться. Чуть ли не до самого заката ругались. А на закате лодка с херром Павловским вдруг сам собой поплыла куда-то далеко-далеко. Пришлось потом конвоировать её обратно вместе с буксиром.

Встав во главе водка-бара «Кавабунга!» вместо херра Павловского, папа окончательно влился во все события, происходящие на Репербане. По крайней мере, можно сказать с уверенностью, что он вписался в пейзаж нашей улицы, став её полноправной деталью.

Без херра Павловского всем стало скучно, и папа как мог его заменил. Сейчас мне даже странно, что когда-то всё вокруг происходило без папиного участия.

Господин Романов стоял у спуска к набережной и курил в точности, как херр Павловский. Проходившие мимо туристы вынимали фотаппарат, едва только его заприметив. А папа небрежно выбивал трубку и кивал бородой на табличку – там висел прейскурант; папа с трубкой – пятьдесят центов, папа за работой – шестьдесят или больше.

Одновременно с выколачиванием трубки, папа принимал пустые бутылки. Он лихо метал их точно в цель – в пластмассовые ящики рядом с кассой. Здесь, в Германии, все магазины обязаны принимать бутылки. Однако многим это делать попросту лень. Не такая уж это почётная профессия в Германии. Куда менее почётная, чем эти бутылки находить и сдавать, например.

Узнав о том, что тут в ходу приём бутылок, папа сразу сказал «Боже, как это прекрасно». И решил посвятить этому занятию большую часть рабочего дня. Это тоже стало частью его профессии. Бутылки смотрелись красиво. Они были маленькие и пузатые. На этикетке был изображён якорь. Он, вроде как торчал из нарисованной попы. Но под попой была надпись «Астра». И я всё время ломала голову, при чём тут цветок.

Вечером папа делал из бутылок «Астры» пепельницы и свечки для антуража кафе. По утрам их мыли, отскабливали засохший воск и отдирали приклеившиеся снизу чинарики.

Всякая ерунда из четырёх чемоданов тоже пошла на украшения. Советская ёлочная мишура, например. Некоторые Бармалеи специально приходили сюда подёргать повешенных за бороду дедов морозов.

Когда папе ещё писала письма мама, он постоянно раздумывал, как ей ответить, чем же он теперь занимается.

Сейчас она перестала писать.

Жаль!

Теперь на вопрос мамы, кто он теперь, папа он мог ответить с гордостью – владелец кафе «Кавабунга», Гренадирштрассе дом шесть!

И это была действительно правда.

Надо вам сказать, что кафе на Репербане называют не кафе, а «водка-барами».

Собственно, это и есть настоящий бар с водкой. Что, впрочем, не означает, что только водку там продают. Просто «водка» и «бар» было стандартным понятием для всех заведений на Репербане. Всё равно, что какие-нибудь «соки-воды» на родине.