Эдуард Дворкин - Генеральный инсект. Господин ощущений – 2

Его поставили на афишу.

Намеренно наивничая, Анна прикидывалась непонимающей.

Желтый аист влетел в растворенное окно и, кружась, упал на незастланную постель.

Келдыш стучал ногой: можно было подумать, на протезе – он.

Зима еще стояла, но день был летний.

Дмитрий Иванович (Менделеев) нашел, что стоять неудобно.

– Держишь знак жизни у чьего-нибудь носа, – в доверительной беседе он высказался, – и нос зеленеет.

– Сквозь иней! – отец Анны уточнил.

Он возвратился с Черной речки, блестевшей, по его словам, подо льдом, и чистил дуэльные пистолеты.

О главном молчали: Егоров вместо внутреннего человека и магический глаз вместо бесценного алмаза.

Другой воздух нес и другие микробы.

Чувствуя свербеж на теле, Келдыш говорил, что его кусают бесконечно малые первой степени.

Отец Гагарина раскачивался в креслах, наблюдая лепные карнизы.

От Анны шел пар; девушкой она не смотрела. Неспроста прилетал желтый аист – она понесла: если она родит, перестанут ли спрашивать об алмазе?!

Еще стояло лето, но был осенний день.

Анна едва не опоздала к поезду.

Приехал Мичурин, а, может статься, отбывал .

– Сиденье стучит по листьям сада, – напоминал он на прощание.

Его сад был бесконечным и вмещал всё; однажды он привязал яблоню к лошади: посыпались конские яблоки?

Мичурин был не тот человек, чтобы с ним крестить детей, но можно было присесть рядом: он представлял фруктовых мужиков (фруктовые мужики не ладили с хлебными человечками: тамбовские против таганрогских).

Анне внушали, что она перешла; она же чувствовала, что она упускает.

Когда она сидела рядом с Мичуриным, и тот поднимал сиденья под купы деревьев, Анна слушала, о чем стучат листья – он же обыкновенно надвое разрывал афишу и одну половину отдавал ей: у него – Грибоедов, у нее – Гарибальди; того и другого представлял Егоров.

Анна чувствовала, что упускает Егорова, хотя в действительности (той), она допускала его – отлично это понимали дети, но не могли взять в толк взрослые (не поминали).

– Кто Егорова помянет, – смеялись, —

Магический глаз Егорова находился на священной горе, сам же Егор Егорович, в представлении Анны, ходил с черною повязкой на лбу.

В детской, утренней версии Пушкин, едучи в Киев, повстречал на дороге не Грибоеда, а Гарибальда.

Гарибальд – микроб свободы.

Грибоед – шлифованный брильянт.

Из Рима писали, что там еще очень холодно; рожать в Италии значило рожать от Гарибальда; рожать в России – от Грибоеда.

Так, пуская качели над деревьями, говорил Мичурин – Ивану Владимировичу не хватало фантазии: одно дело выращивать яблоки —

Холодная римская зима пришла в Петербург: визжавшие в санях дамы отличались безобразием, а кавалеры – глупостью и нахальством.

С усилием Анна отделила Каренина (мужа) от стула.

Запоздалое у нее появилось желание избежать окончательного сближения с Богом.

– Помнишь, я отдавала тебе свой стан в фаэтоне? – проговорила она, задыхаясь от усилия, которого стоили ей эти слова.

Алексей Александрович не ответил; вино было налито.

Анна перешла к мужу.

Было блеснула мысль, но тут же согрело ощущением.

Алексей Александрович Каренин не мог хорошо думать, но умел хорошо чувствовать.

«В Таганроге, – принял он кожей, – замышлялось цареубийство и потому государь скрывался у Крупской под личиною старца Федора Кузьмича!»

Алексей Александрович ездил в Киев и Таганрог просто для того, чтобы его не было дома и Анне легче было бы взять грех на душу: первая женщина, согрешившая с Богом!

Жуткое чувство долга все еще не проходило у нее.

Она то ставила посуду на стол, то снова прятала в буфет.

Она нюхала какой-то бант и перешла на зеленую губную помаду.

Там и здесь в доме устойчивым знаком либо характерным признаком себя проявлял какой-нибудь атрибут, аллегорическая фигура, персонаж, историческое лицо в преходящем , как понимал Каренин, случайном его состоянии.

Где-нибудь на рассвете, выйдя за ненадобностью в отхожее место, Алексей Александрович сталкивался с Ибсеном, Пушкиным, Ипсиланти или им подобными.

– В иные дни, – объяснялась Анна, – к нам приходят великие люди, ангелы —

Ему послышались монголы.

Он знал, разумеется, о коллективном бессознательном, но никогда не ощущал, насколько оно близко.

«Навстречу утренним лучам полки ряды свои сомкнули», – все же подумал он.

И ошибся!

Навстречу утренним лучам именно постель оставила Анна Аркадьевна, решившая вдруг примерить на себя соломенную шляпу, забытую в последнее посещение (тысячелетие) Дмитрием Ивановичем Менделеевым.

Она надела ее задом наперед – и исчезла в зеркале.

Перевернула – и предстала прежней.

«Волнуясь, конница летит!»

Каренина крепило, все дольше засиживался он за запором.

– Он слышал скрип ее корсета-а-а! – неподалеку тенором выводил Пушкин.

Опоздаешь к поезду – не поешь, опоздаешь к обеду – не уедешь: путешествуя, мы больше едим, чем едем.

Отбывая на железную дорогу, в зеркале Анна предоставляла мужу свое правдоподобное отражение – принимаясь за еду, Каренин переносился на большие расстояния.

В отсутствие мужа навещавший Анну Дмитрий Иванович Менделеев оставил в доме кое-какие свои атрибуты: голову быка, жестяные молнии, трезубец, предметы облачения – и Алексей Александрович трогал вещи руками.

Пылало.

Ощущения накалялись, выливаясь в стремления.

Пехота двигалась.

Зарождалась мысль.

Грохотал Пушкин.

Сильно переев за обедом, вместо Киева Алексей Александрович Каренин заехал в Полтаву.

Анна была уверена, что в конце концов Кокорев возьмет с нее вексель.

Этого, однако, не происходило.

Мебель под воск с зеленым шерстяным репсом отзывалась Апраксиным; с ногами Анна уже могла бросаться на диван.

В спальне было слышно каждое слово.

Говорил Владимир Ильич, что-то о Рабкрине: застоявшийся воздух гремел в тусклой комнате.

– Разве Рабкрин не ушел в народ? – Анна спросила мужа.

С Алексеем Александровичем она лежала на сцене и потому могла только имитировать.

Алексей Александрович имел возможность подключаться к ней и заряжался ее энергией. Если много-много раз задавать себе вопрос и всегда отвечать «нет», то рано или поздно обязательно возникнет «да» (не отсюда).

После известного происшествия на железной дороге Анне прибыло ощущений – Алексея же Александровича стали преследовать мысли.

«Чувство долга, протяженность и уверенность в победе слышат шведы в этом звуке» (не отсюда).