Эдуард Дворкин - Генеральный инсект. Господин ощущений – 2

Анна иногда чувствовала, что по ночам кто-то по-мужски обнимает ее, но в постели никого не было.

«Человек в кровати ищет поработить женщину», – видела она объявление в газете.

Как же теперь называлась кровать?

Множество разговоров было прервано, и нужное слово застряло в каком-то из них.

Пить чай пока было ей рано – она слышала, как уходили мужчины-ангелы, уже обеспечившие себе значительное будущее состояние.

В Анне они видели женщину, которая им нравилась в ночном платье при неярком освещении – они стремились искупаться (разогреться) в лучах ее славы, популярности, скандальной, может статься, известности: они стремились к этому, чтобы впоследствии иметь возможность бросить, в разговоре, вскользь, что они с ней были .

Всегда она имела непостоянных друзей, в числе которых были даже Римский папа, израильские цари и пророки – стоило только затопить камин, и они начинали бегать по стенам.

– Я теперь опытная! – хотела им прокричать Анна, но пока не могла.

Она крикнула бы это шутливо, с церемонной интонацией, чтобы не выдать серьезности замышляемых ею действий.

В доме еще не было мебели, но на месяц вперед наколото было сахару, намолото кофе – когда привезут шкафы, нужно будет сразу чисто вымыть в них полки.

Начать предстояло с детской интриги.

Природа, без видимой связи, рисовала изящную фигуру: смутно знакомый господин – был ли он манекеном, кучкой извивающихся червей, трубочистом или апостолом, было до поры закрыто.

Впрочем, какая разница?! Он мог принять любую личину.

Господин-ощущений-2!

«Смерть найдет свою причину. Господин найдет личину!» – не зря писал Генрик Ибсен.

Когда-то, куражась, она заказала себе манекен, и из Норвегии ей прислали копию великого притворщика.

Всегда в пестрых брюках, безукоризненном белье и черном сюртуке, Ибсен претендовал на роль апостола.

Скорее даже он, а не она, испускал в темноте те лучи славы, в которых не прочь были согреться отдельные исторические личности.

В самом деле он мог добавить ей ощущений.

Келдыш – великий человек.

Великий человек – отец Гагарина.

Но и Алабин – великий человек, хотя и не ангел.

Петр Владимирович Алабин был награжден орденом Анны 4-й степени с мечами на шапку.

В Дармштадте он сидел за стеклянным столом, водил пальцем по мокрой поверхности, и столы пели.

– В иные дни, – пели столы, – к нам приходят великие люди, они берут нас за руку, и мы беседуем с ними; ангелы являются во плоти, уходят и приходят снова. Природа оживает, кофе намолот и наколот сахар, отскоблены полки в шкафах – у всех богов и духов проснулось воображение и оно являет всюду живые, яркие образы. Вчера не слыхать было птичьего голоса, мир был сух, каменист и пустынен; сегодня все населено и заполнено: цветет все создание, роится и множится!

В светлой паре, без шляпы, Петр Владимирович подпевал круглым московским звуком.

Ему отзывалось —

Человек убрал пустое блюдо и переменил графинчики.

Человек (просто человек) не имел своего постоянного лица, имени, слабо ощущался другими и посему связан был с бесконечностью – оттуда, по требованию Алабина, он мог доставить ему нужный символ: какую-нибудь перевернутую восьмерку, шестиугольник в круге или повапленный параграф, весьма привлекательный в первом к нему приближении.

Анне соответствовала сердцеграмма (два меча появились позже), и Алабин с помощью человека нанес ее себе на потайное место: стоило только потереть ее —

Буква «Г» была символом личности, умеющей излучать таинственный свет, а гора с руками, державшими бант жизни, напоминала о всевидящем глазе со стекающею слезой.

Массивный буфет, символизирующий уют и семейность, о четырех дверцах, обклеенный ореховым деревом, с медными оковалками на замочных отверстиях и медными же головками на двух передних углах, оставался на кокоревском складе (он умел издавать звуки), и Алабин телеграфировал в Петербург, чтобы буфет отвезли, откуда взяли.

Анна теперь была опытная – опытный экземпляр Анны вот-вот должен был предстать перед специалистами и просто публикой, всем добавляя ощущений.

Буфет Кокорев лично отмыл изнутри – там внутри было, где развернуться.

Оставшись в буфете, Кокорев затаился в нем (чем не человек-буфет?), предполагая провести ночь у Карениной, но был обнаружен и изгнан человеком-кроватью.

Синяя триковая камилавка покрывала голову Кокорева – донышком книзу в нее вмазана была чашка со вставленной серебряной чайной ложечкой.

– Цветник, освеженный росою, наполнял воздух благоуханием, – повторил отец Гагарина.

– Вы настаиваете? – маменька подняла плечи.

– Именно! – не отступал Алексей Иванович.

Пили чай, Келдыш ел яблоки: второй Спас.

– Каков вздор! – маменька зашумела буракового цвета толковым платьем. – Вы, вероятно, выпили лишнее и говорите пустяки.

Отец Гагарина залил в стакан вишневого сиропа и дополнил ромом.

– Ветка, полная плодов и листьев, – он напомнил, – откуда, по-вашему?

Предполагая обсудить Каренину, мы сбились на Мичурина.

Недоставало только тамбовских.

– Когда приезжает Иван Владимирович? – папаша был предметнее.

Вышла пауза.

Именно Мичурин запустил фразу о «вкусном рте».

Вкусный рот отвечает за послевкусие.

Отвечает вообще – ничего более.

Как должно понимать сие?

Чем больше символов, тем они ощутимее: язык между двумя челюстями.

Тысячу раз произнести «поезд», и во рту загрохочет.

В Дармштадте Алабину отзывалось послевкусием.

Дольше всего послевкусие держится в буфете.

«Для чего отмываете вы полки?»

«Чтобы убрать избыточное послевкусие, я наелась».

Господин вкусовых ощущений (пристрастий) стоял в оконной нише лепного зала рядом с господином звуковых ожиданий, когда, отделившись от прочих гостей, к ним присоединился господин осязаемых размышлений. Первый был в пестрых брюках, второй – в безукоризненном белье и третий – в черном сюртуке.

Предчувствие, похожее на бронзовое украшение, —

– Воистину от плотского союза ожиданий, размышлений и ощущений с демонами, – третий господин хохотал, – произошли женщины!

Он выпил лишнее и говорил пустяки, но все три господина, отворотившись от окна и глядя в зал, видели Анну Каренину: на ней сидело ловко сшитое желтое платье с ветками сирени, шумевшими нежно- лиловым цветом.

Она проводила пальцами от основания носа до ноздрей.

Ее тревожил запах яблок.

Только что к ней подошел господин на протезе – она положила свободную руку ему на локтевой сгиб: бал инвалидов ума и воли?

«Жить по-Божьи – значит ли божественно танцевать?» – господа в нише прикинули.