Эдуард Дворкин - Генеральный инсект. Господин ощущений – 2

Заметно дверца буфета напряглась – выгнувшись наружу, она противостояла давлению изнутри.

На все лады Надежда Константиновна расхваливала бесконечность.

Буря в кувшине молока и глиняный Ленин – скорее ощущения, нежели проявления чего-то иного —

Идущие к новой жизни испытывают и новые ощущения.

Анна Сергеевна чувствовала себя так, словно бы проглотила (съела) собаку. На этом самом месте (чувствовала), за столом, в доме старой комической ведьмы.

Все же она ковырнула сыру: отвлеченные вопросы вдруг стали мало ее волновать – еще немного, и она отвернется от прежних своих идеалов.

Надежда Леонардовна еще не предлагала ей на пару промчаться по пушкинским заповедным местам, но ступа и помело уже приготовлены были в сенях.

Вронский, судя по всему, хотел русалку, а, впрочем, леший его разберет!

Крупская-Книппер подкинула им курьих ножек: два итальянских окна открывали два далеких вида: самый горизонт расширялся как будто.

Надежда Леонардовна разожгла камин, предлагая Анне Сергеевне попрыгать по стенам – Вронскому хотелось выстрелить из револьвера, но решительно для этого не было повода.

Крупская умела подсвистывать тетеревов и синиц, подкликать зайцев, подвывать волков, подхрюкивать свиней – тут надобно было ружье.

– А как насчет подмекнуть барана, – с трудом он выговорил, – небось, слабо вам?!

Ни с какой стороны Надежда Леонардовна не годилась для легкой интриги, никогда ни Ленину, ни Чехову даже не бросала она своего платка.

Анна Сергеевна заворчала и заворочала глазами – потянуло мерлушкой. Снаружи кто-то бился рогами о бревенчатый сруб.

Книппер, уже в рейтузах, могла сыграть хоть Леля.

– Отчего же слабо? Бешеного барана? – отвечала она так невозмутимо, как будто Алексей Кириллович спрашивал ее про курицу.

Никто в Таганроге не закалывал баранов – их укладывали на рельсы и ждали поезда (во всяком случае, так представлялось Вронскому).

Положи кто-нибудь на те же рельсы даму, ну хоть в мутоне, – сошло бы гладко и буднично. Машинисты имели с убоя свой законный процент и крепко за него держались. Сыр был в округе, в основном, овечий.

Все эти соображения в виде разрозненных мыслей медленно проползали в голове Вронского, в то самое время, как мелкая пестрота и разноголосица способствовали переходу главной пьесы к заключительному пресмешному водевилю.

Резная фигура мохнатым силуэтом выделилась на бледном фоне окна, убранного симметрично спускавшимися драпировками: он именно был внутри, а не снаружи.

Баран смотрел соколиным взглядом.

Каждый видел свое.

Баран – собаку.

Анна Сергеевна —

Книппер – Немировича-Данченко.

Алексей Кириллович Вронский —

Два итальянских окна теперь открывали два далеких вида: Колизей и Ватикан.

Ощущение было, точно она куда-то спускается.

Он шел сзади, по временам останавливаясь, чтобы дать время ее шлейфу соскользнуть по ступенькам.

Заспанный швейцар, похоже, светил им по лестнице.

Словно бы господин Барановский вдруг затопал ногами, отчего как бы раздвинулась близь: и он, и Анна Сергеевна не изображали самих себя.

У него, впрочем, было две возможности: Ленин и Чехов.

Она могла сыграть Анну Аркадьевну или Анну Андреевну.

А до поры – арбуз: господин Барановский принудил ее поднять и вынести самый большой из подвала —

Потом, тряся головой и обливаясь соком, он откусывал большие куски, спрашивая Анну Сергеевну, отчего бы он мог перестать уважать ее?!

– Да как же! – будто бы всплескивала она ладошками. – Разве же не я обманула Бога? Тогда, на набережной в Ялте? И еще – на Сенатской площади?!

Если бы артист произнес этот монолог с такой трагической простотой – вся Большая Морская заколыхалась бы от восторга; все бы прохожие плакали. Если бы они смеялись, то можно было бы подумать, что она шутит или играет роль.

Не было никаких свидетельств, что именно Ленин читал роман Толстого, как и не существовало подтверждений версии касательно работы Анны Сергеевны (Аркадьевны, Андреевны) в пресловутом Рабкрине.

Медленно он обнимал смысл ее слов.

Нелепый человек выглядывал из-за ширмы.

Близь мало-помалу закрывалась, и снова раздвигалась даль.

Полная Анна пронеслась в лиловом, держа голову в профиль —

Посыпались меткие реплики, бойкие замечания, пошли резоны, задались сокрушающие вопросы: Алабин!

Его человек (просто человек) разворачивал бесконечную ленту.

Сверху опускалась задача жизни: из двух труб разного диаметра в бидон лилось молоко – когда и где встретятся два поезда, с одной и той же скоростью движущиеся навстречу друг другу?

Дополнительный вопрос: Вдовий дом и дом Трудолюбия – один и тот же дом?!

Пламень быстро обнимает дом и готов поглотить оный – который?

Тени пляшут по Петербургу: огромный Пушкин и громадная царица.

Пушкин с высунутым языком и царица с когтистыми крыльями.

Нет чище Пушкинского языка, нет размашистее царицыных крыл.

В одной зале топили камин : войдите, плиз.

Русским языком приглашают.

Банкет Общества вспоможения нуждающимся иностранцам: Ибсен!

Наскучив бездеятельной жизнью и невниманием к нему на родине, от скуки и досады, и, кажется, по совету крестьянских депутатов, приехал он в Россию размыкать горе.

Полная Анна: четырех степеней: Анна Аркадьевна, Анна Сергеевна, Анна Андреевна —

Анна на шею, Анна на шапку, Анна в подвале и на трубе!

Чижи не мы, мы не чижи!

Анна Аркадьевна написала детский роман – Антон Павлович приспособил Ибсена для русской сцены.

Три сестры от разных отцов стремились к бесконечности и прилипали к ленте.

Генерал Паукер, никак не обозначенный, —

Говорили, впрочем, он строит из себя Вронского.

Роман Толстого, подобно арбузу, —

Катил по России.

Бесконечна Россия, а уж Россия литературная еще бесконечнее – редкий пишущий долетит —

Без всякого предварительного перехода я увидал себя на Сенатской площади, и первое мое впечатление соединилось с ощущением нестерпимого (холода) —

Милорадович и Каховский в одном лице, я —

Нервы были напряжены, в концах пальцев я ощущал особую тревогу: неудержимо хотелось выстрелить из револьвера.

Детский роман, не ходи по горам!

Выглядело весьма натурально, и только черные стрелы на чулках Анны Аркадьевны были неестественно длинны; брови Анны изогнуты были луком.

Пошла Анна на базар и купила самокат: Анна Ивановна Цокотуха.

– Если бы со мною случилось что-нибудь подобное, вы прилетели бы или нет? – спрашивал генерал Паукер, продолжая плести интригу, причем лицо его то попадало в круг света от лампы, то вновь погружалось в темь абажура.