Никита Королёв - На кромке сна

“Is this the real life?

Is this just fantasy?”

С.А. Есенин

Настоящая повесть о человеке по имени Пантелеймон Вымпелов была найдена на берегу Химкинского водохранилища. Она лежала, прижатая камнем, на дощатом помосте на территории пляжа в Тушинском парке. Ввиду того, что Служба по поимке и распределению девиантных личностей (т.н. «Дом презрения») с недавних пор прекратила свое существование, а крупные издательства находкой не заинтересовались, после окончания следственного процесса найденный текст перешел в руки энтузиастов. В этой связи, и без того изобилующий несовершенствами, он претерпел значительные искажения (в частности, был утерян первоначальный порядок глав), с коими распространялся по малоизвестным тематическим сайтам.

Авторы данного издания предприняли первую организованную попытку отреставрировать приведенный ниже литературный массив и познакомить с ним более широкий круг читателей. Должны отметить, что его художественность сомнительна – свидетельства опрошенных указывают на исключительную схожесть лирического героя и биографического автора. Однако осмелимся предположить, что сия пространная исповедь, перемежаемая ретроспективными вставками (что составляют значительную часть повествования, приближаясь к половине его общего объема), может быть интересна с точки зрения криминальной психологии и психоанализа.

Произведение публикуется с согласия ближайших родственников автора – сам Пантелеймон Артамонович Вымпелов, разыскиваемый за угон катера с пристани яхт-клуба «Shore House», с декабря прошлого года считается без вести пропавшим.

Одним из первых воспоминаний Пани был длинный шрам на отцовском бедре. Белесый рельс, пересеченный шпалами затянувшихся швов. Паня, как его ласково называла бабушка, произнося это удуманное ей же для внучка имя с какой-то зернисто-злаковой ноткой в голосе, с молчаливым любопытством пускал поезда пальцев по этому рельсу, когда они с папой вечерами лежали на диване и смотрели MTV, который тогда, в начале нулевых, был уже не таким музыкальным, но еще не таким дерьмовым. Ворсистость овечьего меха на необъятном диване, делившемся на отдельные области, строгий запах отцовской комнаты, где нет места шалостям, и папина пижама с морскими узлами и якорями. «Это моя профессиональная травма, у каждого они есть» – сказал папа в один из таких вечеров, опережая назревавший вопрос сына. Профессиональная травма. Немногословно, однако это словосочетание отвечало на все Панины «где?», «как?» и «почему?», потому что Пане тут же грезился во всей тусклости его красок облезлый полутемный цех, который рано или поздно обязательно больно укусит тебя.

Профессиональные травмы. Маленький Паня теперь был твердо убежден, что они есть у каждого, кто всецело отдает себя служению цели, кто добросовестно выполняет свою работу. Папа не говорил этого напрямую, по разумению Пани, как бы доверяя ему самому сделать соответствующие выводы.

Как-то они стояли на выезде из отцовской ракушки в темном дворе. Фары по ровному, почти осязаемому контуру высвечивали пригаражную округу. Глядя в этот световой коридор, в котором вились серебряные пылинки, на бледно-желтый грунт вперемешку с пыльной землей, Паня представлял, что они сидят в луноходе, а за стеклами – сыпучая чернота темной стороны. Папа рассказывал о профессиональных травмах его друзей: о сломанной руке лысого Леши, о раздробленном пальце тонкого темноволосого Паши, который, сколько Паня его ни встречал, всегда был в камуфляжной футболке. Паня, когда впоследствии они с папой приезжали к этим друзьям в гости, не осмеливался спрашивать об их шрамах, проникнувшись состраданием и уважением к той жертве, о которой они скромно молчат. Но где-то под дверью Паниного ума, пока еще только проказливым котенком, заскреблась мысль о том, что и ему когда-то придется мужественно приспускать рукав или оттягивать штанину, чтобы скрыть следы преданности своему делу. В те немногочисленные дни и вечера, когда папа брал Паню с собой, они бороздили космос микрорайонов, Марьино-Химкинские созвездия и те окраинные, похожие одна на другую панельные туманности, которые Паня так и не смог распознать на карте, когда спустя годы захотел пройти по уже порядком жмущим, детским следам. Здесь они с папой гостили у друзей, но о большинстве таких визитов свидетельствуют лишь клочки смазанных фотографий и криво обрезанной пленки из раздела «на память», хранящиеся именно там, где и должно – в памяти у Пани.

Есть какая-то отцовская подруга Юля, которую Пане довелось увидеть только раз. Блондинка с каре и большими золотыми кольцами в ушах, в белых бриджах и майке на бретельках. Глаза, сверкающие размеренной страстью к изыску. В кино, в вине, в сексе. Если она и продавалась, то очень недешево – надбавка за те умственные и чувственные тяжести, которые она тягала, чтобы не быть простушкой на одну ночь. Это подтверждали ее компактная и угловатая, в духе стерильно-симметричного модерна, квартира и белая, с пепельными прядками, пушистая кошка, сверкающая опаловыми глазами из темноты диванного зева. Однако носители профессиональных шрамов вспыхивают совсем иной цветовой гаммой, возникая перед мысленным взором вспоминающего Пани.

Леша. Женат на Анюте. Почему ее все звали именно Анютой, Паня не знал. Но он также и не знал, почему отец звал его Понтием или Понтюшей, и выяснилось это многим позже. Однажды, когда они уезжали со двора того дома, где жили Леша с Анютой, папа сказал, что она беременна и скоро у них родится ребенок. Тогда Панино воображение впервые подшутило над ним, поставив второпях сцену зачатия, отчего Паня брезгливо передернул плечами и укорил себя за то, что взрослые называли развратностью.

Паша. У него был кот породы сфинкс. Не злой, но какой-то вечно то ли раздраженный, то ли болезненный, то ли все вместе. Паша подсадил папу на «Сталкера». «Тени Чернобыля», «Чистое небо». Ржавые шкафчики с перекошенными дверьми, степные просторы, отливавшие медью, небо цвета размокшей бумаги и стеклянные стрелы дождевых капель. Папа играл на ноутбуке. Когда из-за угла выпрыгивали кощунственные твари, щеря гнилые зубы и щеголяя лоскутами бурой плоти, Паня прыгал с дивана и отсиживался за его углом. К Паше папа заезжал с Паней чисто по сталкерским делам: перекинуть дополнение, получить локацию нычки или разузнать пару хитростей по прохождению. Паша с его пристрастием к играм стал натурой, с которой сознание Пани срисовало свой первый Эльдорадо – лучащейся золотом, бескрайний и чарующий мир, которого никогда и нигде не существовало, но вместе с тем указатели, ведущие к нему, можно встретить почти всегда и везде.