Михаил Вербицкий - Тропа тунеядцев – 1. В августе тридцать четвертого. Часть первая. Под знаком понедельника. Из жизни контрразведчиков

– Так! – Кивал головой Морозов.

– Ну, вот видишь! Тебе прямая дорога – на «химию». Лет на пять.

– А, еще начальник говорил, что ты давно под подозрением. У тебя ведь папаша – тунеядец…

– Я от отца отказался!

– От родного отца отказался! Вот это я понимаю! Герой! Одно слово – герой! Не каждый такое сможет. Это тебе, на суде зачтется.

– Раз, от отца отказался, то по первой ходке, пять не дадут. Три, от силы.

– Это по какой статье пойдет. Если за сопротивление, то три годочка. А если припишут нападение, то все семь, как минимум…

Доведенный всеми этими разговорами до одури, Морозов всю ночь не спал, размышляя о своей дальнейшей судьбе. Мало того, что он мешал спать, тусуясь на маленьком пятачке, между парашей и дверью, так он еще и выкурил единственную пачку сигарет, оставив товарищей по несчастью без курева.

К утру он совершенно сдал, и спящих разбудило уже не шарканье ног, а тонкое заунывное поскуливание. Здоровенный могучий парень, горюя о своей загубленной жизни, горько плакал, скорчившись в уголке, у самого края нар.

Теперь Морозов выглядел солидно и уверенно. Видимо, после того случая, он уже стал опытным сидельцем. Протягивая Рахметову руку, он надулся, как озабоченный голубь и высокомерно сказал:

– Здорово! У тебя – какой субботник? У меня – пятый. Тебе сколько дали? Мне пятнадцать.

– У меня – четвертый. А сколько дали, не знаю. Суда еще не было.

– А, чего тебя, до суда, к нам кинули? – Почесал в затылке Румын. – Тебе до суда надо в другую камеру. И, вообще – сегодня же воскресенье. Тебя должны были в ГОМе оставить до утра. А, утром – в суд, а потом – к нам.

– Сам никак не пойму.

– А может там у них дезинфекция, какая?

– Могут в суд и не возить… – Сказал Валерьяныч.

– Не имеют права без суда. – Воскликнул вислогубый очкарик. – У нас – правововое государство.

– Оформят задним числом и все. – Уверенно гнул свою линию Валерьяныч. – Вы на его голову посмотрите! У него за ухом – гуля, размером с яйцо Скидельской птицефабрики.

– А, что Скидельскую отстояли? – Спросил низенький мужчина, с редкой бородкой попа-расстриги.

– Вроде отстояли. – Сказал Валерьяныч и махнул рукой. – Да дело не в этом. Куда его в суд везти с такой головой? А, если он там заявит, что у него голова кружиться, мол, в обморок постоянно падаю. Его сразу на освидетельствование. А врачи они тоже люди. Не захотят рисковать, отмажут. К тому же он не политический.

– Да, с такой шишкой, могут отмазать! – Согласились все, по очереди оглядев голову Рахметова.

– А, так оформят втихаря, и дело с концом. Скажут, что все проходило в закрытом режиме. А, если возбухать начнет, убеждать будут. Аэрозольными средствами.

– Тут, ведь, как? Права качает один, а отвечают все! – Зареготал Румын.

– Тут, сиди смирно, если залетел! – Сказал молодой парень, которого все звали Колей, но откликался он и на кликуху – «Колхозник». – Дадут понюхать «Новичка», народ сразу разучит права качать…

– А, Рахмет права качать и не собирается! – Уверенно сказал Румын. – Правда, Рахмет? Раз к нам кинули, значит с нами завтра поедет, а мы не на «дизеле», а на Пищеблоке. У нас лафа! Поедешь с нами?

В ответ тот кивнул головой, отчего перед глазами, мыльными пузырями, сначала поплыли радужные круги, потом потемнело, как в кинотеатре и замелькали люди в черных масках.

– Вспомнил. – Простонал Рахметов. – Нас же «ОМОН» паковал.

– Да, с «ОМОНом» шутки плохи. Здоровые бугаи. – Сказал Морозов.

– Главное бьют, куда попало. Не смотрят. – Сказал задумчивый, интеллигентного вида Сергей.

– А, человек, должен испытывать сострадание к себе подобному. – Сказал мужичок с бородкой.

– Извините, как вас зовут? – Вежливо, спросил Рахметов.

– Алексей.

– Алексей, вы случайно не священник?

– Нет. С, чего вы взяли?

– Просто, вы с этой бородой, ну, прямо – Алеша Попович!

Камера взорвалась хохотом.

Громче всех ржал Морозов. От смеха, у него выступили слезы. Он хлопал себя по ляжкам и без конца повторял:

– Алеша Попович! Алеша Попович!

Рахметов даже пожалел, что ляпнул не подумав, чем доставил удовольствие этому придурку.

– Извините, как-то само вырвалось. – Сказал он.

– Ничего. – Махнул рукой Алексей, в одно мгновение превратившийся в Алешу Поповича.

– Вижу, Рахмет, ты трохи оклемался. Сейчас мы тебя еще подлечим. У тебя наверно еще и с похмелья голова трещит. – Подмигнул ему Румын. – Толик разувайся.

Молодой, мордатый парень, который после прихода остался стоять посреди камеры, в отличие от остальной публики, которая сразу же разувшись полезла на нары, скромно улыбаясь, развел руками.

– Мужики, помогаем Толику разуться!

На ногах у парня были здоровенные, под стать ему, резиновые бахилы.

Пованивало от парня просто грандиозно. Выше бахил, штаны молодого человека были покрыты непонятной отвратительной слизью. В бахилах хлюпало.

Его окружили и, бережно поддерживая под руки, возвели на постамент параши.

Там, с него стали снимать сапог. Предварительно, Румын повидавший, на своем веку всякого и поэтому не очень брезгливый, засунув руку в сапог, извлек оттуда несколько полиэтиленовых пакетов, наполненных непонятной жидкостью. Когда сапог, с Толика, сняли и слили лишнее в унитаз, этих пакетов получилась целая горка.

В камере, запахло чем-то знакомым.

– Вот, черт! Один порвался. – Сказал Румын.

Нога у парня оказалась на удивление маленькой, хотя, по лицу, так не скажешь.

Потом, с Толика, так же бережно сняли и второй сапог.

Пока одни разували Толика, другие относили пакеты к умывальнику и обмывали их под струей воды.

Остальные раскладывали, принесенную с собой, пайку, которая была на удивление богатой. Хлеб был, правда, кукурузный, безвозмездный с Пищеблока. Зато колбаса и свинина были копченые, сыр выдержанный. Аромат от него соперничал с вонью толиковых бахил и развешенных, на холодном радиаторе отопления, носков.

Из бутылок, стоящих в изголовье нар, слили воду и стали переливать туда жидкость из пакетов.

По камере поплыл прошибающий аромат арбузной чачи.

Получилось литра четыре.

Народ кружком устроился вокруг «стола».

С умывальника принесли единственную в «хате» кружку и, наполнив ее «до заклепочки», первому поднесли Рахметову, как наиболее нуждающемуся.

– Не боись, у нас все стерильно! – Весело хохотнул Румын, видя, как у Рахметова вытянулось лицо.

Не тот был парень Рахметов, чтобы ударить в грязь лицом, перед сокамерниками. Чача пахла, как чача, выглядела нормально, и он мужественно, в один прием, вытянул полкружки.

Привкуса, потных ног и гнили, напиток не имел. Он огненной струей потек к желудку Рахметова.

По очереди, причастившись, все расселись на нарах и дружно закурили.