Николай Борисов-Линда - Грани выбора. Сила характера против силы обстоятельств

– Нет, сына, все браки заключаются на небесах. Поэтому вы там, – он показал пальцем, – уже повенчаны. Осталось за малым, повенчаться здесь.

Баня, бассейн, казалось, смыли с сердца печаль и горе. Они сидели с женой за столом распаренные и довольные и смотрели, как сын с невесткой дурачатся в бассейне. Их смех завораживал, хотелось, чтобы они смеялись непереставая. И Александру подумалось, какое же это счастье, когда в доме такой заразительный смех. Но тут, чёрная тень схватила сердце, потащила его своими щупальцами в реальность: они уже никогда не услышат смеха Лёши, который звенел здесь совсем недавно. Смех Лёши был так задорен и свеж, что, услышав его, поневоле приходилось улыбаться. Да, уже никогда он не увидит своего крестника. И уже никогда не раздастся голос Люси из бассейна: «Кырну, мырну, где вынырну».

Он тяжело вздохнул и потянулся за бутылкой. Жена заметила его перемену и сама посерела лицом.

– Мать, включи музыку. Что-нибудь советское, из нашей молодости. – Она взяла пульт, что-то поискала, нажала кнопку.

Музыка ударила так мощно и звонко, что в бассейне замерли. А из колонок зазвучало:

Жена резко нажала на кнопку пульта, музыка исчезла, только её эхо ещё несколько секунд звучало в ушах. Она отбросила пульт и забилась в истерике. Она уткнулась Александру в грудь, прижалась, словно маленький ребёнок, которому страшно и он ищет защиты у взрослых.

– Сашенька, что же это творится? Зачем всё это? Зачем война? Сашенька, миленький, – она билась головой ему в грудь.

Кирилл, увидев, что с матерью происходит что-то неладное, выскочил из бассейна, кинулся к ней:

– Мама, мама, успокойся, что с тобой? Не плачь, мама! Я же вот он, рядом.

Они вдвоём с отцом успокаивали мать и не видели, как Даша, выбравшись из бассейна, села на корточки и беззвучно заплакала. Вода стекала с неё тоненькими струйками, и она казалась маленьким воробышком, который выпал из гнезда и попал под дождь. Она сжалась в комочек и, задрав своё личико кверху, плакала, некрасиво кривясь лицом, вжимая своё тельце меж худеньких плечиков, изрезанных полосами синеватых шрамов. Она вся вздрагивала от внутренних судорог, готовая разродиться горестным криком.

– Сына, сына, – Александр, обнимая жену, показывал головой в сторону невестки. – Вон с Дашей что-то. – И они втроём кинулись к ней.

Кирилл подхватил Дашу на руки, мать накинула махровую простыню, пытаясь закрыть её, если не своим телом, то материей. Вдвоём с матерью они успокаивали невестку.

– Дашуня, что с тобой, манюничка, – Кирилл обнял, прижал невесту к себе, а мать подсовывала простыню, поправляя, закрывая оголенные места её мокрого тела и в то же самое время смахивая слёзы со своего лица.

И только Александр молча наблюдал, не зная, что ему делать, куда убрать руки, думая, то ли сесть, а то ли уйти куда.

– Вы, вы, успокойтесь уж тут… успокойтесь, – опустив голову, побрёл растапливать камин.

Через час в доме наступила полная тишина. Свет не включали. Языки пламени в камине лизали дрова, а те пощелкивали, раздувая огонь, завихряя его красные всполохи, дыша теплом и уютом. Красные угли то распалялись добела, а то чернели. На стенах зарождались тени, они скакали, будто играя в догонялки, то пропадая вовсе, то замирая, словно выжидая чего-то необычного для себя. Даша с Кириллом сидели в одном кресле. Они прижались друг к другу, закрывшись пледом, и смотрели на огонь.

Александр с женой сидели раздельно, но рядом. Они отрешенными взглядами всматривались в языки пламени. Жена наклонилась к Александру:

– Саш, а Бог есть?

Он, отвлёкшись от своих мыслей, внимательно посмотрел в её глаза: – Веруня, конечно же есть. Как же без Бога. Ты вон сколько молила за Кирюшу, и Бог услышал твои молитвы. Наш сын вернулся домой живой и здоровый, да ещё и с будущей женой, – он улыбнулся ей. Но она смотрела на него пристально и пронзительно.

– Значит, Люся плохо молилась за Лёшу, да? И Бог не услышал её молитв. Бог забрал Лёшу к себе и Люсю тоже, оставив Николая мучиться. Зачем так, Саша?

– Мать, ну что с тобой? Я не знаю, зачем так устроен мир. Ты ходишь в церковь, разговариваешь с Богом. Спроси его об этом, а лучше нет, не спрашивай, – он придвинулся к ней, обнял за шею и поцеловал в глаза. – Не спрашивай. Пусть идёт так, как идёт. Завтра поедем к Николаю. А ты не мучайся этим вопросом, твоей вины здесь нет. Ты ведь и со мной Бога уговорила, как тебе хотелось. Не переживай, я прошу тебя.

– Саша, ты смеешься, да? Почему Бог позволил в Донбассе ту молодую маму с ребёночком убить, а? Они ведь никому ничего плохого не делали, жили себе, радовались солнцу, небу. Зачем? И все те люди, которых бомбят… зачем Бог позволяет их убивать? Зачем позволил убить Лёшу? А Люся…

– Мать, перестань, – Александр растерялся. Он видел, что с соседнего кресла две пары глаз внимательно смотрят на него.

– Веруня, я не знаю, почему на земле всё так устроено, а пересказывать чужие объяснения не хочу. Знаю только одно, Каин убил своего брата Авеля, и Бог знал, позволил это. Потомки этого Каина живут среди нас и творят свои дела, может даже не ведая, зачем творят, а Бог всё видит… Ты не накручивай себя. У тебя сын живой с такой войны вернулся, да ещё с невестой, а ты… Давай отложим этот разговор. – Он встал, запахнул халат, влез в тапочки, а на душе стало так противно, даже паскудно до невозможности.

Там в солнечном сплетении полыхнул стыд, стыд за своё бессилие, за свою слабость, как мужчины, как воина. Стыд полыхал, обжигая сердце, глаза, щёки, он напирал давлением, учащенным сердцебиением. Ему показалось, что три пары глаз, внимательно наблюдавшие за ним, заметили его слабость.

Александр сгорбился и, ни на кого не глядя, вышел. Улица встретила его холодом. Свет фонарей освещал двор, забор, часть улицы. Александр замер от удивления. Всё, куда дотягивались лучи света, было бело, будто кто-то накинул белую простыню и продолжал откуда-то сверху разбрасывать хлопья пуха. Крупные снежинки падали медленно, словно нехотя, меняя собою мир, и мир изменился.

Александр прислушался к себе: «Почему мне не радостно и в то же самое время не горько? Почему в душе у меня всё замерло, онемело? Да, да, покуда Киры не было, мир не менялся. Он держался на наших мыслях, желаниях, чтобы сын вернулся. И вот он дома, и мир изменился. Он стал холодным и неуютным. Он забрал дорогих людей, заставил осмыслить, что ничто не вечно. Да мы и без него это знали. Зачем же так жестоко, зачем же так бессердечно?»