Елена Кладова - Лоскутное одеяло

Сел бедолага под деревце, заплакал горько:

– И куда ж мне, горемычному, податься? И куда же мне теперича деваться?

Пить хочется Ерёме, есть хочется, а папки с мамкой нету, пирожков никто не испечёт, молочка не нальёт. Гриб нашарил парень, надкусил – и тут же выплюнул, больно горек. Ягод в горсть набрал, пожевал – сморщился, кислей кислого ягоды. Так и жизнь у Еремея теперь, кислей кислого, горчей горького. Совсем тошно Ерёме, хоть ложись и помирай. Вот и лёг головой на кочку, ручки сложил, ножки протянул, погибели ожидая. Коли с голоду не помрёт, так звери дикие растерзают, мало ли их по лесу шастает. А то и змея укусит, медведь задавит.

Вот уже и ветки хрустят, не иначе тварь зубастая подбирается, добычу чует. Глазки закрыл Еремей, погибель неминучую ожидая, с жизнью совсем уж распрощался. Лежит, трясётся, как листок осиновый, всё, думает, кончается жизнь, толком не начавшись. И слышит вдруг над головой сердитый женский голос:

– Это кто это у меня тут бревном валяется? Травку мнёт, пройти не даёт? Быстро сказывай, кто таков и чего в лесу моём забыл?!

С перепугу сразу вскочил Еремей, глаза вытаращил. Глядь – стоит перед ним тётка, с виду обыкновенная, юбка на ней с каймой, кофта с вышивкой, платочек нарядный шёлковый на голове повязан. Лет бабе ни много, ни мало, не девица красная, но и не старуха старая. Видом пригожая, только глаза, чёрные, глубокие, словно насквозь прожигают, аж мурашки здоровенные по телу побежали.

– Еремей я, тётенька! – еле выговорил скиталец бедный. – Из дому родимого братец с женой меня выгнали, деваться боле мне некуда. Шёл я, шёл, да сюда нечаянно зашёл. А вы-то кто, тётя?

– Племянничек нашёлся! – фыркнула баба насмешливо и огорошила: – А колдунья я здешняя, ведьма Глафира.

Тут уж душа у Ерёмы и вовсе в пятки ушла. Эвон как, на ведьму напоролся. Это, пожалуй, пострашней медведя будет. Вот где ужас-то! А ведьма, знай, глазищами буравит, вопросами пытает:

– И за что же тебя, сердешный, из дому-то попёрли? И что ж другой дом себе не построишь, по лесу без дела шатаешься?

Всё, как на духу, рассказал Еремей, во всём признался. И что делать ничего не умеет, и что неохота ничего делать-то, поведал.

– Вот значит как! – сдвинула сурово тёмные брови Глафира. – Лодырь ты, выходит, и никудышный человек! Мне такие ни к чему, у нас в лесу все при деле. В жабу, что ли, тебя превратить? Будешь комаров изводить, аль цапле на обед сгодишься. Всё польза!

– Не надо, тётенька! – слёзно взмолился Еремей. – Не надо в жабу!

– Так на что ты ещё годишься? – всё ещё сердито спросила ведьма. – Ни толку от тебя, ни проку, не мужик, а видимость одна.

– Я исправлюся! – бухнулся Еремей на колени. – Честное слово!

– Ты клятвами-то не разбрасывайся! Слово дать легко, да сдержать непросто. Ладно уж, попробую поверить. Поживёшь у меня пока, делать будешь всё, что велю. – Тут голос Глафиры зазвучал совсем зловеще: – А как услышу «неохота», вмиг превращу, нет, не в жабу. В кабана. Понял? В ка-ба-на!.. Видно ты, как и он, только жрать да спать горазд.

Уж как Ерёма обрадовался! Клялся и божился, что всё сделает, на всё согласен. Шёл за ведьмой по извилистой тропке и бормотал, не переставая:

– Спасибо, тётенька! Спасибо, милая!

Долго ли, коротко ли шли, да до места добрались. Глафира шагала легко, словно по воздуху плыла, а у Ерёмы ноги заплетались, но брёл, не отставал.

Дом у ведьмы оказался вовсе не избушкой на курьих ножках. Изба огромная, крыльцо высокое. Рядом сарайка, в загончике курочки гуляют, корова, слышно, мычит. За домом сад виднеется, огород. Опечалился Еремей, видя такое хозяйство, поболе, чем дома у них было. А ведь он работать обещался! Сбежать, может?

Ведьма вмиг такие мысли услышала, в калитку парня втолкнула и на замок за ними ворота замкнула.

– Подрядился? Так давай, исполняй. Сейчас напою, накормлю, спать уложу. А с утреца и возьмешься за дело. Да слова мои помни!

Увидавши на столе кашу с молоком, пироги да блинчики, про всё позабыл Ерёма. Подъел со стола все чисто-начисто, потянулся богатырски, зевнул широко.

– Здоров ты лопать! – хмыкнула Глафира. – Поглядим, каков работник будешь. А теперь можно и на боковую. Пойдём, я тебе там, в каморке, постелила.

Еремей к пуховым перинам да пышным подушкам привык, но и соломенному тюфяку и лоскутному одеяльцу обрадовался. Как на подушку голову опустил, так и в сон провалился.

Кажется, вроде только прилёг, едва заснул, а уж Глафира его трясёт, подымает:

– Вставай, лежебок! Утро наступило, дела дожидают. Умывайся, завтракай – и вперёд!

И пошло-поехало! Навоз из сараев убрал Еремей, воды во все бочки натаскал, двор подмёл. Умаялся, хотел в холодочке прилечь, а хозяйка тут как тут:

– Солнышко высоко, работай, лежебока!

Вот ведьма! И с обеда дел нашла, никакого покоя. Уж с ног работник валится, а она знай своё:

– За дело!

День простоял Еремей, другой выстоял, а на третий беда и случилась. Заснул бедолага с устатку под смородинным кустом, где ягоду собирал, тут Глафира его и подловила. Подскочила с криком:

– Дрыхнешь, лодырь? А работать кто будет? Вставай давай!

А Ерёма-то спросонья ей в ответ:

– Неохота!

Разозлилась ведьма вмиг не на шутку, ничего слушать не стала, да и выполнила обещанное. Пошептала чего-то, повертелась, топнула, хлопнула, свистнула – и обернула-таки парня в кабана!

– Вот так, свин!.. – воскликнула Глафира довольно. – Да за тебя кучу денег выручить можно. Ещё подкормлю до осени – и на базар. Озолочусь!

Хочет Еремей слово вымолвить, а не может. Только хрюк получается. А понимать-то всё понимает. Эх, да лучше б он сразу в лесу помер!

И стал жить Ерёма в хлеву. Подстилку ему мягкую стелют, до отвала кормят, и работать никто не заставляет. Не о такой ли жизни он всегда мечтал? Да разве это жизнь?! Ох, Ерёмушка, несчастная головушка, и зачем ты только на свет уродился. А ведь осень-то не за горами, страшно даже и подумать, что его ждёт. Зарежут кабанчика, а он и пожить не успел, и любить не любил.

А дни так и бежали за днями, не знал Ерёма, сколько ему осталось, но чуял – недолго. Глафира своего не упустит. А пока ел да спал Еремей, спал да ел. Да и куда ему было деваться? Замок копытцами не открыть, забор высоченный не перепрыгнуть. А и уйдёт, в таком обличье одна дорога – на зуб кому-нибудь. Ой, тоска зелёная! И не удавишься от такой тоски: как копытами петлю вязать? То-то и оно, что никак.

Тосковал в хлеву Ерёма, а к Глафире гостья припожаловала. Слышит как-то, ведьма с кем-то разговаривает, и смеётся вроде радостно. Испугался он за свою шкуру, неужто его час пришёл, по его душу кто-то прибыл. До того гостей у Глафиры не водилось. Приходили за делом, да дальше ворот ведьма никого не пускала. Встретит – проводит у калитки, а во двор всем дорога заказана.