Елена Кладова - Лоскутное одеяло

А тут прямо соловьём разливается, привечает кого-то радостно. Высунул Еремей рыло в щёлку, уж больно поглядеть на гостью охота! Увидал – и сердце в груди под слоем сала затрепыхалось. Прибыла к Глафире девушка молоденькая. Собой невеличка, ясноглазая, шустренькая, как капелька живая. Не сдержался Еремей, вздохнул жалостливо-горестно. Эх, судьба-злодейка! Такую бы любушку человеком повстречать, а со свиным рылом куда сунешься!

А девчушка-то стон-хрюк услыхала, в сарайку заглянула, ладошками всплеснула:

– Вот так боров у тебя, тётушка! Целый слон!

– Ну, слон не слон, а кабан и вправду справный, Машенька. Целое богатство тут на соломе лежит.

Машенька Ерёму за ухом почесала, по морде провела. И знать не знает девица, что добра молодца оглаживает. А у молодца аж слёзы из глаз, и сердце всё чаще бьется. Заподозрила Маша неладное, обернулась к тётке:

– Что-то странный какой-то у тебя кабан. Опять балуешься?

– Балуюсь! – весело призналась ведьма. – Да пойдём, наконец, в избу, племянница дорогая. Там за чаем с пирогами всё тебе и обскажу.

Ушли они, а Еремей, знай, думу свою печальную думает. В кои-то веки девушка встретилась, в душу запала, а как ей объяснить, что не боров он вовсе, что под шкурой щетинистой сердце человеческое болью исходит!

Еремей в хлеву страдал, а Маша с тётушкой за богатым столом чаи распивали и беседы беседовали. Кому ведьма Глафира, а кому родня сердечная. И тем угощает племяшку любимую, и этим потчует. А у Маши странный свин из ума не идет, страсть как любопытно всё про него узнать.

– Признавайся, тётя, опять мужик тебе не угодил? Первый-то твой муж до сих пор, поди, в лесу медведем бродит?

– Не-а! – беззаботно откликнулась Глафира. – Не бродит. Охотники подстрелили, так он теперь в богатом доме шкурой у камина лежит.

– И не жалко? Всё ж мужем был тебе, вы и лет немало с ним прожили. Чай, любила?

– Не-а! Не жалко! – опять хохотнула тетка. – Нечего было по бабам бегать, меня сердить.

Ну, вот что с ней поделаешь. Ведьма – она ведьма и есть! И бабушка Машина ведьмой была, и прабабушка. Мама Машина и Глафира – близняшки, и при том разные. Нюраша тихая и мягкая уродилась, а Глаша боевая и решительная. И дар ведьминский она унаследовала, а передать хотела Маше, своих детей у колдуньи не было.

Но Маша не больно-то в ведьмы рвалась: она с мамой и папой в городе жила, обычной жизнью, и без колдовства прекрасно обходилась. Но у тётки в лесу гостила всегда с удовольствием. А Глафира надежду не теряла, племянницу всячески привечала и баловала. Торопить, правда, не торопила, девка-то молодая совсем, а сама Глафира ещё в силах. Но Машка упиралась из всех сил, не хочу ведьмой быть – и точка!

– А ты всё-таки подумай! Наш дар сильный, жалко такой терять. И добра сколько сделать можно!

– А зла сколько? – отбивалась Маша. – Я ж, как и ты, горячая, рассержусь, разойдусь, и такого в сердцах натворю!

– Оно верно. – Согласно кивнула Глафира. – Я вот нечаянно тоже… сотворила. Кабан-то у меня и впрямь непростой. Какой парень был!

И тётушка поведала всю Еремееву историю. Маша слушала, ахала, охала, а после потребовала строго:

– Превращай обратно! Это уж слишком, ты ж не злобная баба Яга.

Глафира вздохнула:

– Не злобная. И самой жалко. А не могу! Обратный оборот не под силу мне. Сгоряча обернула мальчика в кабанчика, а назад – никак.

И добавила вкрадчиво:

– Вот если ты поможешь…

– Опять за своё! Сказано, не хочу колдовать.

– Тогда и кабан на колбасу пойдет!

– Придумай что-нибудь!

– А нечего придумать! Или дар берёшь, или из Ерёмы окороков понаделают!

Долго кипятились и ругались родственницы, но так ни до чего не договорились. Глафира сдалась первая:

– Ладно, утро вечера мудренее. Давай спать укладываться. А то воюем, как дикари какие! В кои-то веки племяшка приехала, не ругаться ж со мной, а в гости.

Заснуть Маша сразу не смогла, всё думала. Так и не додумавшись ни до чего путного, всё-таки заснула, и видела во сне добра молодца с ясными глазами.

Гостит Маруся у тётушки день, гостит другой, в лес ходит по грибы-ягоды, в огороде помогает. И к Еремею каждый день не по разу забегает, поговорит ласково, погладит, за ушком почешет. А он пятаком водит, похрюкивает, глазами голубыми в самую душу заглядывает, совсем такими глазами, как у добра молодца из Машиного сна.

Хитрая тётка за всем этим наблюдает и подзуживает:

– Можешь, можешь свиное рыло в светлый лик превратить. Нет, ну если колбаски свиной хочешь…

И дожали-таки бедную девушку с двух сторон! Согласилась Маша получить ведьмацкую силу, лишь бы Еремея от погибели лютой спасти. Подумаешь, ведьма! Их теперь на костре не жгут, головы не рубят, на дереве не вешают. Да и вовсе не обязательно колдовать-ворожить. Будет жить, как жила, зато и Ерёма жить будет.

Глафира за обучение рьяно взялась, древние книги из сундука достала, сама целые лекции начитывала, зельем каким-то поила. Потом ещё и экзамен строгий устроила, придиралась, как могла. Но Маша наша – девушка неглупая и образованная, справилась на «отлично». В полночь при полной луне старшая ведьма молодую посвятила окончательно и сказала довольно:

– Зов крови не обманешь! Наша ты вся. Опыта нет пока, а сила в тебе великая. Сумеешь правильно распорядиться – прославишься.

– А Еремей? – Машу пока только это и интересовало.

– Да прямо завтра и обернём дурака обратно. – Глафира вздохнула притворно. – Эх, денег-то я не заработаю! Ну да ладно, обойдусь. А если не исправится ленивец после этого, так и знай, снова в свина превращу!

На пару ведьмы без труда Еремея опять человеком сделали. Он-то Машу, едва увидев, полюбил, ещё в теле поросячьем пребывая. А она, парня разглядев, тоже чувствами прониклась.

Пока у Глафиры жили-были, любовь все крепла. Ерёма урок усвоил крепко-накрепко, напрочь своё «неохота!» забыл, любую работу выполнял играючи. С Машей всё сладилось-наладилось, поехали благословения у родителей просить. Свадебку сыграли и зажили счастливо. Жена-то молодая лишь по работе ведьмой была, дома – супруга любящая и заботливая. Да только муж всегда помнил, что на ведьме женат, не потрафишь чем – и вмиг в болоте жабой окажешься, или козлом на лугу.

…Самолёт летел себе и летел, а Лида читала. Отвлеклась на обед и ужин, подремала немножко, и снова погрузилась в книжку. Она не замечала, как пролетают эти полётные часы, и на соседей внимания не обращала, и словно не видела снующих мимо стюардесс. Только почувствовав, что закладывает уши, Лида с удивлением обнаружила: а они ведь снижаются. Надо же! И настроение уже совсем другое. Нет напряженной печали, испарилась. Пришло лишь нетерпеливое ожидание встречи с любимым местом на планете. Много где бывала Лида, много чего повидала, но нигде так не дышала полной грудью, нигде не ощущала всей кожей такого родного тепла. Вот любила северянка эти тропики, и всё тут!