Евгения Галкина - Будни Снежной бабы

Нет-нет, удел подружек – вздыхать и восхищаться Ланиными достижениями, и никому из них она ни на йоту не приоткроет занавес ее тайн.

И она покинула подруг, объяснившись неимоверной занятостью.

Лана осталась одна. И в одиночестве упорно шла к цели: у нее должен был родиться ребенок от Паши.

Ее тайные ритуалы и стыдные ухищрения принесли плоды ранней весной. Сквозь мартовские ледяные дожди, по слякоти, замерзшая и счастливая, она несла весть, заключенную в двух полосках на купленном в аптеке тесте.

Она пришла к Паше на работу, вызвала его в коридор, и он, глядя на ее безмятежно улыбающееся лицо, почему-то все понял без слов и сказал озабоченно:

– Калмыкова, вы по поводу восстановления? У меня еще две пары, подойдите попозже.

Мимо прошли студентки: обе длинноногие и красивые, облили ее Пашу похотливыми взглядами наглых щук, претендующих на чужое счастье.

– Я подожду, – сказала Лана жалобно, – но где?

– В кафе подождите, здесь рядом, «Шоколад-бар».

И Лана пошла в «Шоколад-бар», где послушно отсидела почти четыре часа, поглощая то десерты, то мороженое и успокаивая себя тем, что это полезно для ребенка.

Через четыре часа она забеспокоилась и набрала Пашин номер. Телефон его был недоступен. Тогда она, уже понимая, что произошло, но все еще не веря, потащилась «домой» – и обнаружила, что ее «дом», однокомнатная квартира, где она жила, заперта на верхний замок, от которого у нее никогда не было ключа.

Спотыкаясь и держась за живот, она пошла вниз и увидела возле мусоропровода клочки своих фотографий. Подошла поближе, открыла крышку. В дурно пахнущем зеве мусорной трубы застрял ком ее надушенных пеньюаров, юбочек, колготок. Торчал каблук замшевой туфли.

Видимо, вещи выбрасывались в большой спешке.

Некоторое время Лана тупо смотрела на свою одежду. Это был не просто крах. Это была атомная бомба, взорвавшаяся посреди города, полного мирных жителей.

Сколько раз Лана видела себя лежащей на бархатном диванчике в этом персиковом пеньюаре! Он отлично смотрелся бы на выросшем животике! А Паша суетился бы вокруг, поднося ей то соленый огурчик, то… что там едят беременные?

Она снова вытащила телефон и набрала номер. Абонент недоступен.

Идти было некуда – не к матери же! Та бы порадовалась Ланиному падению, а Лана бы… умерла от стыда. И тогда Лана позвонила Любаве Пряниковой. Та отозвалась сразу, радостным голоском – Лана знала, что недавно Любава вышла замуж, небось, радовалась своему сантехнику или кто там на нее позарился…

– Лана! – пищала Пряникова. – Сколько лет, сколько зим! Я тебя на свадьбу ждала, между прочим. Мисс-Я-Занята, неужели не было хотя бы минутки заглянуть? На бокальчик шампусика, ну?

– Можно я приеду сейчас? – упавшим голосом сказала Лана.

– Конечно, – ответила Любава, уже насторожившаяся, – Лан, ты здорова?

– Нет, – сказала Лана и зарыдала.

Участие в голосе подруги словно сломало плотину, за которой скопился океан Ланиных слез – за целый год борьбы, проигранной ею. За все унижения, за то, что ее волосы спускали в унитаз, за ее туфельку в мусоропроводе…

– Лана, Лана! – кричала в трубку Любава. – Ты где? Мы едем, мы сейчас же едем!

И они приехали – как показалось Лане, через вечность. Любава и ее муж, которого Лана тогда и не разглядела. Вместе они подхватили Лану под руки и потащили в машину (пахло новеньким салоном), привезли куда-то, где уложили на пахнущую васильками кровать, под велюровый плед, и вот Любава бежит с ложечкой валерьянки, а потом – с мятным чаем, а еще – с платочками, бесконечным количеством платочков… А Лана все рыдает и рыдает, ее лицо распухло, глаза не открываются, а в груди боль, страшная боль от разрушенной жизни…

Беременность Лана решила прервать. Ее срок был слишком мал, чтобы стыдиться этого, но все-таки спустя месяц после аборта Лану накрыло: она думала о том, что виновата перед этим ребенком (в ее мыслях это была девочка). Виновата потому, что насильно притащила ее душу в этот мир и насильственно лишила ее шанса его увидеть. Боль и тяжесть вины были так сильны, что Лана не выдержала нервного напряжения и загремела в больницу.

Ее положили с целым букетом болей в разных частях тела и начали методичное обследование. Лана послушно сдавала кровь и мочу и лежала, отвернувшись к стене, целыми днями – прислушивалась к боли в груди, в сердце, в левой почке и, пожалуй, в яичнике…

К ней приходила Любава, приносила йогурты и печенье, которыми Лана согласна была питаться, иногда, когда у Любавы были вечерние спектакли, вместо нее являлся ее муж Степа. Лана безучастно принимала у него пакет и укладывалась обратно на постель. Там она жила – в одном и том же халате, не моя голову, не выбираясь из палаты на обед и завтрак. В кровати, смятой и промокшей от пота, полной крошек.

Для консультирования пригласили психиатра, и Лана узнала, что ее собираются переводить в психиатрическую клинику – ее это не удивило, пусть. И сложилась бы ее судьба неизвестным образом, но случилось так, что новенькая, перебудоражившая всю палату, повернула течение Ланиной жизни в другую сторону.

Звали новенькую Карина. Она была черноглаза, бойка и очень напоминала черного жучка, беспрестанно машущего лапками. Всплескивая ручками-лапками, она быстренько узнала историю каждой больной, поделилась своей и принялась рассуждать:

– Это, девочки, путешествие души. Мы над ним не властны. Что такое душа? Кем дадена? Высшими силами, космосом. У нее свои цели и задачи. Вот вы думаете: почему болезнь, за что болезнь? А болезнь эту сама ваша душа выбрала заранее. Знаете, как в меню пальчиком потыкала: хочу, мол, перенести вот это и это, и очиститься… Вот ты, например, – и она повернулась к Лане, – думаешь: как же так, что не родилась моя детка? А душа твоей детки сама выбрала себе короткий путь, чтобы, значит, огромный массив грехов с себя смыть, и сейчас думает: «Спасибо, мама, что я очистилась»…

Соседки по палате кто слушал, кто покачивал головой, кто усмехался, а Лану словно кипятком обдало. Вот оно! Вот она, правда! Никто не виноват в том, что у Ланы не родилась дочь, не получилось семьи! Это был ее путь, выбранный душой! Путь ее очищающих мучений!

Всю ночь Лана крутилась в постели, обдумывая новые мысли, и утром поднялась наконец. Перетряхнула белье, вызвала сестру-хозяйку и попросила поменять его. Помыла голову, переоделась в пижамку, почистила зубы и поела утренней больничной каши.

От перевода в психиатричку написала отказ. Вечером Лана, заглянув к подруге, в восхищении обняла ее:

– Ланка, дорогая! – сказала она. – Как мы рады! Как я рада!

И она действительно была рада: горели звездами темные глаза в пушистых ресницах. Лана крепко сжала ее в ответ.