Самуил Лурье - Химеры

Кто не удосужился в свое время заглянуть в перевод Аполлона Григорьева:

– Эта нюня-любовь мечется вечно, высуня язык, из угла в угол да ищет все дырки, куда бы свою дурь всунуть.

(Какая фраза! Русская разночинная. Прямо из шинельной Московского университета сороковых позапрошлого.)

Только нынче узнал, что существовала еще одна модель данного афоризма; первая советская; почти в натуральную величину; из сырой, даже не обструганной древесины:

– А эта слюнявая любовь похожа на длинного дурня, который мечется взад и вперед, чтобы спрятать свою шутовскую палку в дыру.

(Анны Радловой перевод. Одно время – самый ходовой, но потом вместе с нею отправленный в Переборский лагерь – это под Рыбинском, – где, впрочем, в помещении КВЧ тоже бывал, хотелось бы надеяться, исполняем иногда; в отрывках, разумеется.)

А вот забавный эпизод, в котором они все облажались; не справились и махнули рукой; только Большой поэт при поддержке Большого Филолога (уже другого) напрягся, извернулся и блеснул – но так, что уж лучше бы и не блистал.

Это в самом начале пьесы: люди Капулета (Capulet) на городской площади задирают таковых же гвардейцев Монтекки (Montegue).

Самсон.…Я им кукиш покажу. Такого оскорбления они не стерпят.

Абрам.Это вы нам показываете кукиш, синьор?

Самсон.Я просто показываю кукиш, синьор.

Абрам.Вы нам показываете кукиш, синьор?

Самсон (тихо, к Грегори) . Будет на нашей стороне закон, если я отвечу да?

Грегори.Нет.

Самсон.Нет, синьор! Я не вам показываю кукиш, синьор! Я его просто показываю, синьор!

И т. д. Перевод Татьяны Львовны. Что значит – потомственная почетная гражданка кулис: каким-то волшебством смешное сохранено. В переходах интонаций. Но демонстрируемая на итальянской площади в британской пьесе конечность, увенчанная «кулаком с пропуском под указательным большого пальца» (Даль) не может быть ничем, кроме импортного протеза; какое уж тут веселье, когда текст – инвалид. С выраженным физическим, как писали раньше в трамваях.

Несчастный этот кукиш введен в оборот задолго до Т. Л. Уже в переводе Григорьева фигурирует.

А что поделать, если в оригинале болван Самсон зачем-то сует себе в рот собственный палец (вроде бы – большой) и делает вид, что покусывает, или прикусывает, или просто кусает его.

Чей-нибудь извращенный ум, пожалуй, повелся бы на возникающую (в нем, в уме извращенном) идею отдаленного сходства с концепцией длинного дурня, изложенной выше. (Нынешний-то театр не запнется: поменять большой на средний – доля секунды. Но в РИ, а потом в СССР до самой перестройки произведенный таким приемом жест был неизвестен. И невозможен.)

Б. Л. Пастернаку, мы видели, была ближе концепция слюнявой юродивой. Благовоспитанность Поэта, подкрепленная дотошностью Филолога (А. А. Смирнова), принесла удивительный плод.

Филолог добыл (не умею даже предположить, из какого источника, но не сам же он выдумал) занимательную историческую подробность, и Поэт приклеил ее к пьесе как примечание.

Для полного успеха распорядок действий требуется, стало быть, такой.

Вот разгорается перепалка.

Самсон.Я буду грызть ноготь по их адресу. Они будут опозорены, если смолчат.

Абрам.Не на наш ли счет вы грызете ноготь, сэр?

Самсон.Грызу ноготь, сэр.

Абрам.Не на наш ли счет вы грызете ноготь, сэр?

Самсон (вполголоса Грегорио) . Если это подтвердить, закон на нашей стороне?

Грегорио (вполголоса Самсону) . Ни в коем случае.

Самсон.Нет, я грызу ноготь не на ваш счет, сэр. А грызу, говорю, ноготь, сэр.

По сцене пробегает Примечание (какой-нибудь заслуженный артист) и шепотом кричит:

– Грызть ноготь большого пальца, щелкая им о зубы, считалось оскорблением (таким же, как показать язык).

Ну а уж после этого – мечи наголо, и пылай, потасовка.

Кто я такой (антрополог ли я? этнограф ли?), чтобы усомниться. Да и повода нет. Что тут странного? Наверняка где-нибудь когда-нибудь кем-нибудь практиковался и такой способ унизить себе подобного. Правда, первыми почему-то являются в память приматы; а как поразмыслишь – нет, скорее птицы: грызть ноготь, щелкая так громко, чтобы противник, а тем более зритель, внял, – по-моему, легче клювом.

Это, впрочем, дело техники (театральной). Но сколько же ваты советской, хлопчатобумажной, высшего качества должен затолкать себе в уши человек (Поэт!), чтобы своей рукой выводить на русском (на родном!) языке безумные предложения типа «я буду грызть ноготь по их адресу» и «не на наш ли счет вы грызете ноготь?». Таким слогом писали заявления в Литфонд на соседей по даче. Ну, еще в теперешней «Литгазете» так пишут. Моя мать помнила, как донимал ее в 37-м, когда бабушку посадили, комсорг курса, не то староста группы, какой-то, словом, активист: «По какому вопросу плачешь, Гедройц?»

Перерыв. Производственная гимнастика.

Как хороши бывают русские предложения. (Педант использовал бы прошедшее время, эстет добавил бы: в старину; предпочитаю остаться при иллюзорной претензии: предложения по-настоящему хорошие – срока годности не имут.)

Давеча на странице Тургенева бросилось в глаза:

«Когда же Базаров, после неоднократных обещаний вернуться никак не позже месяца, вырвался наконец из удерживавших его объятий и сел в тарантас; когда лошади тронулись, и колокольчик зазвенел, и колеса завертелись, – и вот уже глядеть вслед было незачем, и пыль улеглась, и Тимофеич, весь сгорбленный и шатаясь на ходу, поплелся назад в свою каморку; когда старички остались одни в своем, тоже как будто внезапно съежившемся и подряхлевшем доме, – Василий Иванович, еще за несколько мгновений молодцевато махавший платком на крыльце, опустился на стул и уронил голову на грудь».

А? не восхитительно ли? При всей как бы громоздкости. Похоже на простую старинную мебель, на какой-нибудь буфет старательной крепостной работы. Дверцы открываются одна за другой без малейшего скрипа. (Безотказные петли – точка с запятой и запятая с тире, я тоже их любил.)

Как идет голос вверх и где падает. Курсив, понятно, мой. На всякий случай. Для рассеянных. Не обижайтесь.

(И там же – нарочитый образчик синхронного автоперевода. Прозрачная калька, но с какими оттенками наклонения! Фенечка спрашивает:

– Вам больше чаю не угодно?

А Николай Кирсанов ей в ответ:

– Нет, ты можешь велеть самовар принять .)

На чем мы остановились? Ах да! Смешно же, правда ведь, и проще простого. Закругленный стержень и равного диаметра кружок. По этой самой схеме – врезанной перочинным ножом в липкую, крашенную словно кофейно-ореховым маслом крышку парты, – мне и самому преподавали ars amandi в 167-й мужской школе на Старо-Невском (где теперь военкомат).