Данияр Сегизбаев - 55 невыдуманных историй. #запискиалмаатинца

А дальше, я два года жил в постоянном напряжении, ожидая, когда он выйдет из тюрьмы и сдержит свое обещание. Его жена Татьяна выздоровела и, не сказав мне даже спасибо за операцию и лечение, тут же уволилась с больницы. Но вскоре рухнул Союз, и они с мужем, который к тому времени вышел из тюрьмы досрочно, уехали на ПМЖ в Россию, так и не попрощавшись со мной.

«Уф!» – облегченно подумал я, а сам все гадал, что же произошло в тот летний вечер, и почему же он так хотел расправиться со мной? Помню, когда я часто рассказывал эту историю в разных компаниях, то иногда ловил на себе странные взгляды Алтая. Не помню, сколько лет прошло, но как-то раз, после очередного моего рассказа о десантнике, крепко выпив, Алтай раскрылся и рассказал мне всю правду:

В тот злополучный день Алтай выпил после работы с нашими коллегами и мирно собирался домой в той самой злосчастной ординаторской, когда впервые позвонил Юра, муж Татьяны. Диалог был примерно такой:

– Ты кто?

– Дежурный врач, – и Алтай называет мою фамилию.

– Быстро Таньку позови к телефону…

– Не могу, это служебный телефон, и больных мы не зовем…

– Эй, урод, видимо, ты не понял с кем говоришь. Или зовешь её, или тебе конец, сейчас я приеду и кончу тебя на месте!

Кто хоть немного знает Алтая, может представить, как и что он ему ответил…

Писать об этом, конечно, нельзя, да и так понятно, что нормальных слов там, в принципе, не было, и в конце апофеозом разговора прозвучало что-то типа:

– Ну, давай приходи, я прямо здесь и сейчас тебя кончу…

После чего швырнув трубку, гордый Алтай сообщил Татьяне, что звонил её муж, но поскольку был пьян, то получил от него достойный отпор.

На что Татьяна с ужасом спросила его:

– А Вы, доктор, не ругались с ним? А то он такой нервный, когда выпьет, полный психопат и дурак… Он же десантник, служил в штурмовой группе, контуженный на всю голову, да и живем мы недалеко…

Дальше вы уже все знаете, выговорившийся Алтай ушел домой.

Я отметил настоящий день ВДВ, и навсегда запомнил 2 августа или День десантника!

23 февраля 1986 года, в День Советской армии, мы с моим другом Мухтаром Имбергиным дежурили в приемном покое. Особенность работы в праздники такова, что сам праздник чаще всего проходил спокойно. Потому что в большинстве своем советские люди по обыкновению пили по квартирам и кабакам, а в случае получения травм и повреждений, если оставались живые, то в больницу шли только на второй или третий день, дабы не получить «волчью» справку об алкогольном опьянении. В советское время это гарантированно лишало вас премии, продвижения по карьерной лестнице и обеспечивало проблемы с партией, так что с этим не шутили, даже в ущерб здоровью. У нас самые трудные дежурства считались после праздников: 7 ноября, 1 мая, 23 февраля и 8 марта. Пик переломов, ножевых ранений и травм в эти дни был самый высокий.

Так вот в тот день, 23 февраля, ничто не предвещало беды, и наша веселая, озорная медсестра Оля приготовила нам праздничный пирог, и вкупе с бутылкой шампанского вечер обещал быть превосходным. Пока Ольга накрывала в бытовке стол, я быстренько осмотрел больных и с чувством выполненного долга устремился к бытовке.

С кушетки навстречу мне поднялся старик в полушубке, из-под которого виднелся видавший вида пиджачок с двумя рядами орденских планок:

– С праздником сынок, – сказал он и чуть поклонился.

– И Вас с праздником, дедуля, что у Вас случилось? – спросил я вежливо.

– Хотел вот кровь сдать за деньги, – серьезно ответил дед…

Я безмерно уважаю ветеранов войны и, конечно же, понимал, что старику не на что выпить в свой законный праздник День Советской армии, тем не менее, мягко и вежливо попросил его пойти домой.

– Мы не берем кровь, отец, это в другой клинике берут, на станции переливания крови.

– Да знаю я, так она вон, где находится, а мне сейчас нужно и здесь.

– А сколько нужно-то? – спросил подошедший к нам Мухтар.

– Да три рубля всего, сынки, – сказал дед со вздохом.

Было безумно жаль этого деда, видеть его старые и заношенные вещи, плохо выбритую седую щетину и руки с набухшими венами, но главное, была огромная обида за поколение стариков, влачащих жалкое существование в стране, победившей в Великой войне.

Мы, не сговариваясь, достали по три рубля, потому что было что-то такое несправедливое в этом стоящем перед нами старике-ветеране, который не просил деньги в переходе, а достойно предлагал свою немолодую кровь, возможно, не раз пролитую на войне, за несчастную бутылку водки.

К нашему удивлению, дед категорически отказался брать деньги у нас, он гневно сверкнул своими подслеповатыми глазами и сказал:

– Вы за кого меня принимаете, я не попрошайка какой-нибудь, берите кровь и платите…

Понимая, что история может затянуться, Мухтар подозвал Ольгу и громко попросил взять кровь для лаборатории, а уже на ушко прошептал:

– Возьми пару капель в пробирку, и пусть идет домой…

Дед, восхищенный своей маленькой победой, уже закатывал рукав левой руки. Ольга принесла шприц и пробирку, а я бережно придерживал деда, присевшего на кушетку.

В паре метров от меня за закрытой дверью бытовки, уже дымил горячий пирог с мясом, кипел чайник, а в холодильнике мерзло шампанское, и мы, в нетерпении переглядываясь с Олей в предвкушении праздника, начали забор крови у пациента.

Дед хорохорился и заигрывал с Олей, но как только она вонзила иглу в вену, он, видимо, от избытка чувств и переживаний, вдруг закатил глаза и, повалившись на кушетку, потерял сознание. Господи, только этого нам не хватало, подумал я и начал приводить его в сознание, но дед упорно не открывал глаза, по его телу прокатилась волна конвульсий, и бедный старик начал потихоньку умирать у меня на руках.

Я быстро позвал Мухтара, Ольга помчалась за сумочкой неотложной помощи, и когда подоспел спешно вызванный врач-реаниматолог, вокруг старика уже кипела работа.

Мы ввели ему гормоны и активно делали искусственное дыхание, параллельно проводили массаж сердца и интенсивную терапию. Целый штат врачей и медсестер вместе с нами проводили все необходимые реанимационные мероприятия, и спустя 10—15 минут невероятных усилий, к нашей великой радости, старик очнулся.

Весь окутанный проводами датчиков, с инъекционными системами в каждой руке, он растерянно оглядывал взволнованных и запыхавшихся людей вокруг себя и ничего не мог понять.

Никого не узнавая вокруг, он вдруг увидел меня и слабым голосом спросил:

– Всё, уже взяли кровь? А где мои деньги?

Под недоуменными взорами собравшихся я вложил в нагрудный карман его пиджака шесть рублей и сказал:

– С праздником, отец! Больше не сдавай кровь, пожалуйста…