Ольга Фарбер - Пепельная Луна

Спохватившись, что так и не переоделась с дороги, Катя сходила в душ, а после надела легкое льняное домашнее платье свободного кроя с узорами по подолу. Сделала себе крепкий чай с сахаром и вышла на крыльцо.

Май и в Москве выдался по-летнему жарким, даже знойным. Природа будто авансом выдавала тепло, что, конечно, настораживало, ведь такие непривычные щедроты вполне могли означать прохладное лето.

Прямо у крыльца росли пышные кусты сирени. Ее гроздья тяжело свисали с веток, цветение было в разгаре. С самого детства она любила сирень и каждый год, проезжая весной мимо метро, специально останавливалась и покупала у бабулек охапки. Теперь у нее была собственная «сиреневая плантация», как она ее окрестила. Кусты сирени разных сортов, высаженные в ряд, образовывали перелив сиреневых оттенков: от бледного, почти белесого, до темного, уходящего в фиолетовый. Особняком росла белая сирень.

Глядя на сиреневый ковер, Катя вспоминала лавандовые поля Прованса и Семена за рулем гоночного автомобиля с открытым верхом. Вспоминала и – была счастлива, потому что все это было в ее жизни, осталось в памяти, и в любую минуту она могла туда вернуться, посмотрев на сирень.

В городе сирень уже кое-где отцветала. В этом году Катя впервые обратила внимание на то, как уродливо смотрятся ее высохшие, побуревшие, словно ржавые, соцветия. Наверняка так было и в ее детстве, ведь цветение всегда заканчивается одинаково, но она этого не замечала раньше.

Она села на верхнюю ступеньку крыльца – так же они сидели летними вечерами с бабушкой. Облупившаяся и выгоревшая серая краска старого дачного дома пузырилась и лопалась. Казалось, что дом, как и не послушавшая бабушку и весь день прогулявшая с открытыми плечами Катя, просто обгорел на солнце.

Катя любила подцепить высохшую, слезающую лоскутами краску и сжать в ладони. Получался серый песок, которым она рисовала математические формулы на черной мокрой земле, а потом бежала в дом и уже в тетради в клеточку заканчивала решать задачку.

Отопления в дачном доме не было. Когда они только приезжали, вся постель пахла сыростью после зимы. Для того чтобы вернуть тепло в отвыкшие от присутствия дачников комнаты, бабушка включала масляные электронагреватели. Одеяла и подушки они сушили прямо на крыльце, предоставляя уже по-летнему жаркому солнцу справляться с этой работой.

Затевали генеральную уборку – «гениальную», как говорила сама Анна Ионовна. Их две комнатки, да и весь дом в целом, становились по-настоящему жилыми. Затем каждое утро после завтрака бабушка мела дощатый пол большим золото-ржавым веником почтенного возраста, а потому совершенно лысым.

Ежедневная уборка представлялась Кате настоящим ритуалом. Мусор бабушка сметала на газетку. Совка в доме почему-то не было. Потом она брала с веревки маленькую байковую тряпочку. Эту тряпочку темно-синего цвета в мелкий розовый цветочек, кусок старого халата, Катя помнила по сей день. Халат был чьим-то чужим, не бабушкиным. Анна Ионовна не признавала халатов и, где бы ни находилась, всегда выходила к завтраку в блузке и юбке ниже колен. Даже домашние тапочки носила на невысокой танкетке. Серебристые волосы всегда аккуратно причесаны и заколоты. Дачную жизнь Анна Ионовна не считала исключением из правил.

Тряпочкой бабушка подхватывала остатки мусора и смахивала в ведро. Потом стирала ее и снова вешала сушиться. Катя помнила все до мелочей, будто это было только вчера.

Впереди простиралось целое лето – восхитительно долгое, сладостно тягучее, как конфеты «Коровка», ломкие снаружи и карамельно-вязкие внутри, за которыми Катя бегала в поселковый магазин. Кате даже фантик нравился: стоит такая беззаботная корова на белом фоне, под ногами корм – зеленая травка. Правда, осенью всегда казалось, что пролетело лето быстро, как мигом проглоченная конфета, и надо было ждать следующего, которое хорошо тем, что всегда к нам приходит, что бы ни случилось.

В августе начинались бесконечные летние дожди. Когда показывалось солнце, Катя до изнеможения играла в бадминтон с соседской девочкой-ровесницей, которая занималась конькобежным спортом. Спортсменке доставляло удовольствие гонять Катю как сидорову козу. Видя, что она не сдается и иногда даже делает удачные удары, спортсменка злилась и метко посылала волан в гущу крапивы. Катя в трикотажном коротком платье отважно отправлялась за воланчиком, хотя крапива нещадно жгла голые ноги, оставляя красные пятна и волдыри. Но Кате удавалось скрыть подступающие слезы, и они снова играли…

Теперь она часто вспоминала детство – здесь, в доме на Николиной Горе.

Перед тем как вернуться в дом, Катя еще раз оглядела кусты сирени. Через две недели она собиралась пригласить садовника, чтобы привел в порядок кусты, почистил небольшой пруд. Что, если дать ему задание обрезать похожие на ржавчину сухие соцветия? Ее беспокоила эта неминуемая ржавчина вместо любимых цветов, которая словно символизировала увядание и тлен после быстрого цветения.

Катя бережно отломила три веточки сирени, чтобы аромат стоял и в доме. Спрятала в них лицо и пообещала себе, что не даст непонятно откуда взявшейся тревоге, как ржавчине, разъесть ее жизнь.

В гостиной Катя села за круглый стол, покрытый тканой скатертью с изящным кружевом понизу, и взяла в руки фотографию: они с Соней год назад, на школьном выпускном. Мать и дочь, но не знай этого – две сестры, старшая и младшая.

Катя держала в руках эту фотографию в тяжелой рамке и в который раз удивлялась, как неисповедимы – или предсказуемы? – пути природы. Вроде Катины у дочери черты, а все равно, как в причудливой мозаике, складывается из этих черт живущий в ее памяти облик Семена. Что-то упрямое, своевольное и непокорное сквозило иногда в этом взгляде исподлобья, и одновременно таким по-детски беззащитным он был. Девочка-олененок, девочка-волчок – и все это одна девочка, ее Соня.

По правде сказать, Сонино взросление беспокоило ее больше, чем она могла даже себе в том признаться. Ее девочка в платьицах с кружевными воротничками, которая совсем недавно – для матери все как вчера – тянула пухлую ладошку, чтобы идти в школу за руку, сначала превратилась в худощавого подростка, предпочитающего рваные джинсы и растянутые майки, а потом – в модельной внешности стройную девушку. Да еще этот фамильный взгляд Семена, словно говорящий: стоп, я тебя люблю, но дальше – моя территория, и только я тут хозяин.

Как никто другой, она знала этот взгляд, который ловила даже в разгар самых бурных ласк, когда обвивала руками его плечи и казалось, что ближе, чем они стали друг другу, не может быть на свете. Даже проводя кончиками пальцев по его закрытым векам, она знала, как он в следующую секунду посмотрит на нее – бесконечно близкий и бесконечно далекий. Теперь Соня, спустя почти два десятилетия, переняла эту эстафету. Собственная дочь, рожденная от чужого мужа, как будто тоже становилась чужой…