Ольга Фарбер - Пепельная Луна

– Добро пожаловать, месье Монтиньяк! Наконец-то! Пойдемте скорее, – она как пушинку подхватила его чемодан.

Солнце уже входило в зенит, на небе ни облачка, день обещал быть жарким. Катю снова повело, но схватиться было не за что. Она бы упала, если бы ее не подхватили мощные руки Толика, пробасившего где-то над ухом:

– А я уже и в вагон зашел, да купе перепутал, смотрю – нет никого. С приездом, Екатерина Александровна!

– Что-то мне совсем нехорошо, Толя. Далеко машина?

– Нет, прямо напротив входа, на платной стоянке. Вы за меня хватайтесь, а я чемодан возьму.

Катя взяла его под руку. Скорее даже повисла, как тонкая лиана на могучем баобабе. Толик был огромен и добродушен, как все великаны, и служил предметом воздыханий юных сотрудниц агентства.

Катя посмотрела по сторонам в поисках француза, она хотела поблагодарить за заботу и хорошую компанию, но увидела лишь его спину. Оноре де Монтиньяк уходил по перрону в сопровождении брюнетки, которая держала его под руку.

В машине Катя открыла окно и глубоко вздохнула. С ней творилось что-то странное. Присутствуя здесь и сейчас, все видя и осознавая, она временами будто проваливалась в какую-то яму, и это не было сном.

– Может, в больницу? – сочувственно спросил Толик.

– Нет, не надо больницы. Я лучше потом сама врача вызову, если не полегчает. Мне надо на свежий воздух и выспаться. Толя, вези меня на Николину Гору. Оттуда поедешь в офис и скажешь, что я день отдохну с дороги. Если будут важные документы на подпись, вечером привезешь. Но лучше все на завтра…

К счастью, утром буднего дня выезд из Москвы свободен. К тому же на Рублевке они попали в зеленую волну светофоров. Ветер трепал Катины волосы. Ей казалось, что она летит или качается на гигантских качелях. Вот они свернули в поселок. В раскрытое окно доносился аромат сирени.

В этом поселке Катя всегда вспоминала детство. С мая и до конца лета бабушка снимала у подруги две комнаты в старом большом доме на станции «Удельная». Маленькая Катя обожала гонять по дачному поселку на велосипеде. Повсюду благоухали цветы, но начиналось это буйство цветения именно в мае – с сирени. В начале лета тонкий запах сирени сменялся пряным ароматом раннего чубушника, который в Москве за схожесть соцветий принято называть жасмином. Его белоснежные цветы благоухали и привлекали деловитых пчел. Через пару недель зацветал чубушник земляничный, который Катя обожала. Проезжая на велике мимо чужих участков, она чуть ли не каждый вечер привозила бабушке замысловатый букет из чубушника, ирисов и дельфиниумов. А потом появлялся лилейник-красоднев, флоксы и белая гортензия взрывались салютом прямо на обочине дороги. Северная улица, 1-й Северный проезд, Садовая, 2-я Северная, Полевая, Солнечная, Песочная складывались для нее в одну зеленую ленту. Как же любила Катя это жесткое велосипедное сиденье, эту свободу. Она представляла себя в открытом море на огромной белоснежной яхте, и ветер трепал ее развевающиеся волосы.

– Приехали, – донеслось до нее издалека.

Толик открыл дверцу машины и подал Кате руку. Она встала, но ноги опять подкосились. Уже второй раз за день он поймал ее и теперь растерянно поддерживал, не зная, что делать дальше.

– Так не пойдет, Екатерина Александровна. Присядьте пока обратно в машину и дайте мне брелок от ворот. Я подгоню машину к крыльцу и помогу вам войти.

Катя послушно повиновалась.

– Там еще код для снятия сигнализации… Наберешь один-два-три-четыре-пять. И ключи от дома, вот, возьми.

Когда они подъехали к крыльцу, Толик взял ее на руки, как пушинку, и поднялся по лестнице в дом, двери которого были предусмотрительно распахнуты.

– Куда? – шумно выдохнул он в прихожей.

Катя махнула рукой в сторону гостиной, где стоял широкий диван.

– Екатерина Александровна, вы как хотите, а надо «Скорую» вызывать.

– Толенька, у меня есть знакомый врач. Я ему сейчас позвоню, он приедет. Лучше принеси мне стакан воды с кухни. Иди до конца коридора и направо, можешь прямо из крана налить, там фильтры.

Толик вернулся и протянул Кате стакан.

– Вы еще не позвонили?

– Позвоню обязательно, ты поезжай. В офисе скажи, завтра буду. Я позвоню тебе заранее, когда меня забрать.

– Может, вам форточку открыть? – покосился он на зашторенное окно.

– Не надо. Я потом забуду закрыть. Специально весь дом обошла перед отъездом и все закрыла. Тут и так прохладно. Ты лучше проверь еще раз, все ли закрыто, пройди по первому этажу, пожалуйста, чтобы мне спокойнее было.

Толик отправился в обход и, вернувшись в гостиную, отрапортовал:

– Полный порядок, Екатерина Александровна. Все шпингалеты проверил. Законопачено, как в подводной лодке. А вы бы это, пароль-то на дверях сменили, а то уж больно простой.

– Спасибо, Толя, сменю. Поезжай.

Когда он вышел, громко хлопнув дверью, Катя откинулась на подушках с восточным орнаментом. Гостиная в ориентальном стиле. Подушки, как и ковер на полу, с замысловатыми арабесками, кальян на журнальном столике и люстра со множеством подвесок из темного декоративного стекла являлись его частью. Все, как было при жизни Семена. Интерьер гостиной составлял исключение, остальные комнаты в доме являли собой пример сдержанного европейского дизайна.

«Интересно, понравился бы дом Оноре де Монтиньяку?» – подумала Катя и снова, как давеча, устыдилась своих мыслей. Только теперь уже по отношению не к живому Денисову, а к умершему Семену. Хотя наверняка он был бы рад тому, что известный французский архитектор по достоинству оценит его родовое гнездо. Но дело-то было не в доме, а в том, что… «Он ушел и не обернулся, – оборвала себя Катя. – И я не приглашаю в свой дом посторонних».

К тому, что этот дом – ее, Катин, привыкать пришлось почти год. Ровно столько заняли формальности по оформлению внезапно появившегося у нее наследства. Общение с адвокатами так вымотало Катю, что иногда хотелось махнуть рукой и отступиться, но каждый раз она вспоминала Семена. Он вновь брал ее за руку, как тогда, в госпитале «Ассута», и говорил угасающим голосом: «Я чувствую запах антоновки в саду на Николиной Горе». И что-то еще про подснежники: «Ты знаешь, что французы называют их снежными колокольчиками?» Этой весной она увидела на проталине недалеко от дома маленькие белые цветы. Тоска пронзила ее мгновенно – как молния, как сам первый весенний цветок, бесстрашно пронзающий снег: perce-neige – прокалывающий снег, вот еще одно его название. Катя присела, накрыла ладонью нежное, как будто невесомое соцветие, прошептала: «Знаю».

Вопреки всем препонам дом плыл, приближался к ней, как корабль приближается к родной гавани, и она ждала его, исполняя волю Семена: фамильный дом должен перейти в наследство его дочери, их дочери. Впрочем, Соня за все время переночевала в нем несколько раз, она предпочитала оставаться в московской квартире. Катя не обижалась: когда она была студенткой, ее тоже было трудно заманить тихим и размеренным дачным отдыхом.