Дмитрий Мечников - Веллер-квартет. Повести и рассказы

Его взгляд, скользивший по покрытым едва заметным голубым колером стенам, наконец остановился на предмете, к которому знаменитый модернизатор испытывал особое расположение – радиоприёмник. Классная штука – увлечение юности, – вызывавшая душевный подъём ещё с тех времён, когда сверстники и окружающие, не подозревая в нем самого Вениамина Николаевича Свинцова – великого медицинского реформатора России, удовлетворялись в общении с ним заурядным прозвищем «Венька-Свин».

Бывший «Венька-Свин» повернул ручку приёмника, и палата наполнилась звуками знакомого, но пока не узнанного им танго. Он поднапряг память и постепенно выстроил весь аудиовизуальный ряд седьмой серии мультфильма «Ну, погоди!». Ну да, именно там на корабле Заяц, танцуя с Волком это самое танго, подло и заискивающе глядел в глаза и выбирал момент, чтобы наступить на край штанины великолепных матросских брюк и оторвать её по колено, чтоб лохмотья висели. А потом смотрел извиняющимся взглядом невинного младенца. Вроде: «Не знаю, как такое могло произойти…» Вот и Свинцову на пути к карьерным вершинам всё время попадались подобные типы, норовящие прикинуться своими, потом тихо нагадить, а то и подсидеть. Правда, за «штанины» они потом горько раскаивались и тоже пытались отделаться невинным взглядом, который вяз, тонул и задыхался в тяжёлых серых глазах возмужавшего «Веньки-Свина».

Затем приболевшее начальство повернуло ручку частот ещё дальше и тут же испытало разочарование, так как из приёмника донёсся вокал маститого эстрадного певца ещё советского разлива: «Куколка, куколка, весь я твой…» «Надо же, известный человек, знаменитый певец, и такое пренебрежение и нетребовательность к тексту, – подумал Свинцов. – Один куплет написан от имени женщины, второй от имени мужчины, причём, как следует из третьего куплета, этот мужчина придёт под утро к возлюбленной утомлённый и хмельной! Кто так сморил бедолагу перед свиданием с девушкой? И на какой ляд сдался он девушке в таком состоянии? А Пушкину такие рифмы вообще не пришли бы в голову даже в состоянии тяжёлого похмелья!» – пронеслось в голове Свинцова. И тут же накатила какая-то отъявленно тоскливая и глухая злость, так как текст этой песни напомнил ему, когда и по какой причине он твёрдо решил реформировать медицину. Не производство лекарств, не возрастание доли инженерных достижений в оперативных техниках, а сам процесс медицинского мышления врачей.

Это произошло в тот ужасный день, когда в кресле стоматолога во время обезболивания лидокаином операции по удалению зуба скончалась от анафилактоидного шока, вызванного лидокаином, его жена. «Моя Куколка», как он называл её в некие особенные минуты. Всё произошедшее Свинцов видел собственными глазами. И как стоматолог спрашивал, все ли лекарства она переносит, не было ли на введение лекарств крапивницы, удушья или шока, и получил на все вопросы отрицательные ответы. Затем доктор одобрительно хмыкнул и стал вводить лидокаин. Но не прошло и трёх минут, как пациентка побледнела, покрылась бисеринками холодного пота. «Мне плохо, спа…» – и, не договорив, стала недвижимой. Резчайший переход от спокойствия к совершившемуся ужасу поверг Свинцова в оцепенение. Восприятие происходящего разбилось на фрагменты. Он не сразу осознал всю необратимую трагичность произошедшего, и словно через дымку перед его взором стоматолог с помощью медсестры, быстро переложив тело на кушетку, вскрыли противошоковую укладку и стали оказывать экстренную помощь, детали которой Вениамин Николаевич в силу расстройства чувств не видел, а ввиду отсутствия медицинского образования и не понимал. Прошло около получаса, а может, и больше.

– Соболезную, мы сделали всё, что смогли, – сочувственно сказал вспотевший от волнения и выполненного непрямого массажа сердца стоматолог и закурил в жестокий затяг.

– Да, да. Я понимаю, – отсутствующим голосом пробормотал Свинцов.

– Уморили, видать, твою бабу-то молодую, – в следующем фрагменте сознания перед глазами Свинцова возникло странное и морщинистое женское лицо. Её манера немного наклонять голову вперёд и смотреть на говорящего собеседника прямо, но чуть ниже глаз, поселила в голове Вениамина Николаевича твёрдую уверенность, что она обладает какой-то потайной и жуткой мудростью и, не дай бог, посмотрит в глаза прямо. Похолодевшая спина несчастного мужа, а точнее, вдовца покрылась мурашками.

– Просто удалить зуб хотели, – пролепетал Свинцов, оглядывая коридор поликлиники и провожая взглядом уносимые санитарами носилки.

– Хотели, вспотели, да на носилках унесли, – старуха всё-таки посмотрела Свинцову прямо в глаза, после чего он в ужасе ретировался. А ведьма тем временем пробралась в кабинет того самого злосчастного стоматолога и громко осведомилась:

– Можно зайти, доктор? Примете-то, что ль?

– Подождите минут пять, и доктор примет, – ответила медсестра, не оборачиваясь на вошедшую.

– Так и будете молчать? Ну и порядки! – продолжала атаку ведьма. Медсестра обернулась к ней, узнала и укоризненно сказала:

– Ефросинья Кондратьевна! Ну, сколько ещё вы будете ходить без слухового аппарата? Ведь глухая же на оба уха!

В течение нескольких недель Свинцов побеседовал с доброй дюжиной самых разных знакомых врачей, которых называл друзьями. Врачи охотно беседовали с ним, искренне сочувствуя горю новоиспечённого вдовца. Общее мнение их сводилось к тому, что произошедшее было непредотвратимым, стоматолог не виноват, аллергологический анамнез собрал вполне нормально и в сложившейся ситуации сделал всё, что мог.

– «Уморили бабу твою молодую», почему так сказала старая ведьма в поликлинике? – мучился упорно засевшим в голове вопросом Свинцов.

– Да черт её знает, может, от балды, может, пьяная или в маразме, а может, глухая, – резонно возражал знакомый хирург.

– Так я ей говорил, что удалить зуб хотели. А она отвечала, что хотели, вспотели и унесли на носилках, ответила по теме, перегаром не воняло. Это пьяный маразм? А как в глаза посмотрела, я аж похолодел!

– Да глухая она, по губам прочла «хотели», носилки и потного врача видела, – пробовал рационально объяснить психиатр. Свинцов с сомнением покачал головой, и участники беседы разошлись по своим делам.

Время шло, а в голове Свинцова не переставая прокручивался фильм-трагедия произошедшего. Но кроме фильма у Вениамина Николаевича внезапно возникали вспышки памяти, рисовавшие перед его внутренним взором то обмякшее в стоматологическом кресле тело жены, то увозимые санитарами носилки, то наводящее ужас сморщенное лицо старухи и её пробивающий голову голос: «Убили бабу молодую! Хотели, вспотели и на носилках унесли!». Вспышки эти, повторяясь всё чаще, сужали возможности логического объяснения и не давали ответа на мучивший его вопрос: «Почему так произошло?». Не помогла даже абсолютно достоверная информация, что слова старой женщины объяснялись её бестактностью, глухотой, умением читать по губам, а также случайным стечением обстоятельств. Встречи со знакомыми врачами постепенно прекратились за ненадобностью, ибо, с одной стороны, почтенные эскулапы свои аргументы истощили. С другой стороны, в беседах с ними Свинцов всё чаще интересовался случаями неудачного лечения или недовольства пациентов их работой. Будучи крепок и дерзок задним умом, он начал явно совать нос в область диагностики и лечения, в которых ничего не смыслил, так как медицинского образования не имел. Время шло, и это сование носа становилось всё назойливее. И в один прекрасный день бывшие друзья-врачи единодушно решили, что не следует ждать, пока у Свинцова крепость и смелость заднего ума перейдут в отвагу, и подобру-поздорову общение с ним лучше прекратить. При невозможности уклониться от разговора ограничиваться согласным киванием головы и сочувственными междометиями.