Светлана Дурягина - Частицы бытия

Увидев Нину Сергеевну, он возбуждённо заговорил, жестикулируя забинтованными руками:

– Мать, я всё-таки убил этого пацана. И койку его сжёг. Но он первый начал. Он этих чехов под кроватью прятал, а они другу моему Ромке голову отрезали. Я их всех замочил и больничку поджёг. Спрячь меня! Сейчас сюда менты приедут. Они меня уже ищут!

Вадик оттолкнул оторопевшую Нину Сергеевну и бросился в гостиную, попытался залезть под диван – не получилось – заметался по комнате.

Нине Сергеевне лишь через несколько минут удалось усадить его в кресло. Она гладила зятя по голове, уговаривала бьющегося в истерике парня:

– Вадик, сынок, успокойся, тебе всё это привиделось.

– Мать, я его подушкой задушил, а медсестре голову разбил графином, когда она его спасать вздумала. Чехи из-под кровати вылезать не хотели, так я постель поджёг. Менты сейчас здесь будут, но я им так просто не дамся!

– Вадик, ну, погоди, успокойся. Всё будет хорошо. Я тебя никому не отдам.

Нина Сергеевна прижала к груди голову зятя и словно младенца баюкала его. Ей удалось уговорить Вадика выпить успокоительное, и через полчаса он спал на диване, свернувшись калачиком.

Ещё один звонок заставил Нину Сергеевну вздрогнуть. Она заторопилась к двери. Это приехала дочь Оля. У неё было усталое лицо, заплаканные глаза. Поцеловав мать, она спросила:

– Вадик здесь?

– Да, Оленька. Что на этот раз?

– Мама, ты же знаешь, он на работе сильно обжёг кислотой руки. Его увезли в больницу. Там сосед по палате, видя, как он мучается от боли, предложил Вадику водки. Ну, и началось: он разнёс палату, чуть не задушил парня и убежал через окно. Хорошо хоть первый этаж, а то к ожогу ещё и переломы бы добавились. Мне позвонили из больницы. Больничного ему теперь не видать. Обратно они его тоже не возьмут. Пару месяцев будем жить на мою зарплату. Лечение дорогое. Что делать, мам?

– Доченька, ты же знаешь, я всегда была против вашего брака. Оленька, уйди ты от него, пока не поздно, пока ребёнка от него не понесла. Ты подумай, кого ты родишь от этого «чеченца»!

– Мама, ну что ты говоришь?! Я же люблю его. Я два года его ждала. Разве Вадик виноват, что его родители, обычные учителя, не смогли сына от армии отмазать. Ты ведь знаешь: у многих, кто в Чечне служил, от спиртного крышу сносит. Вадик не пьёт. Ну, вот так получилось.

Нина Сергеевна тяжело вздохнула:

– Ох, Оленька, боюсь я за тебя, и Вадика мне жаль, но за твоих будущих детей мне ещё страшнее.

– Ладно, мам, пойдём спать. Вот увидишь: утром Вадик опять будет самым лучшим зятем на свете.

Утром Вадим появился на кухне, виновато пряча глаза. Тихо спросил хлопочущую у плиты Нину Сергеевну:

– Мама, я вчера что-то натворил?

– Да, уж, дорогой мой, проблем ты и себе и нам создал! Иди в спальню, Оля там, она тебе всё расскажет. Вадим повернулся и на цыпочках пошёл в дру, гую комнату.

Жена спала, приоткрыв по-детски пухлые губы. Густые светлые волосы рассыпались по подушке, на тонком запястье свесившейся с кровати руки пульсировала просвечивающая сквозь нежную кожу голубая жилка. Под глазами темнели круги. «Плакала, наверное, из-за меня, дурака», – подумал Вадим и опустился у постели на колени. Ему очень хотелось поцеловать жену, но он боялся нарушить её сон и тихо стоял, лаская взглядом милое лицо. Оля, словно почувствовав его присутствие, глубоко вздохнула и открыла глаза.

– Давно так стоишь? Иди сюда, – мягким со сна голосом сказала она и потянулась к нему. Вадим рванулся ей навстречу, сгрёб в охапку, не чувствуя боли в обожжённых руках, стал горячо целовать Олины губы, шею, грудь, бормоча между поцелуями:

– Прости меня, зайчонок, я, конечно, дурак! Думал: от водки станет легче. Прости! Я всё исправлю, если только никого не убил! Не убил?

– Ох, Вадик, и на этот раз обошлось. Но придушенного тобой парня еле откачали, медсестра отделалась испугом. Вадик, я не переживу, если ты натворишь что-то такое, за что тебя посадят в тюрьму.

Оля гладила широкие плечи мужа, его голову с короткими, по-армейски стриженными волосами. Вадим прилёг с ней рядом, крепко прижал жену к себе. Оля попросила:

– Дверь закрой, пожалуйста.

– Не бойся, зайчонок, твоя мать – интеллигентная женщина, она сюда не войдёт, зная, что мы вместе. Я так соскучился по тебе!

– Мы тоже соскучились, – сказала Оля и, таинственно улыбаясь, погладила себя по животу.

– Кто это мы? – спросил Вадим и дурашливо поцеловал жену в нос.

– Я и твой ребёнок.

Вадим подпрыгнул на постели:

– Что? У нас будет малыш? О, Господи, спасибо тебе!

Оля зажала ему ладошкой рот:

– Тише! Не вопи на весь дом. Я пока не хочу, чтобы это знал ещё кто-то, кроме нас с тобой.

Вадим, счастливо смеясь, горячо целовал жену, награждая её между поцелуями всеми ласковыми словами, какие он только знал:

– Солнышко ты моё, рыбка моя, милая моя девочка…

Оля была на седьмом месяце беременности, когда к ним в гости нагрянул бывший командир Вадима, с которым они полтора года служили в Чечне. Лейтенант был обязан ему жизнью. Вадим, сам раненный и контуженный, тащил на спине полумёртвого командира по горам почти двое суток, обливаясь кровью и время от времени теряя сознание. Увидев обезображенное ожогом лицо лейтенанта, Вадим до мельчайших подробностей вспомнил всё, что с ними тогда произошло.

Их взвод рано утром (до наступления жары) отправился на грузовике к новому месту дислокации. Вадим сидел на последней скамейке у заднего борта и наслаждался удивительной красотой раннего летнего утра в горах. Солдаты курили, переговаривались, а Вадим, подставляя лицо ласковым солнечным лучам, напрягал память, вспоминая строки из романа своего любимого писателя: «… амфитеатром громоздятся горы всё синее и туманнее, а на краю горизонта тянется серебряная цепь снеговых вершин… Весело жить в такой земле! Воздух чист и свеж, как поцелуй ребёнка; солнце ярко, небо синё – чего бы, кажется, больше?!» Вадим подумал: «Поручик Лермонтов написал эти строки почти 170 лет тому назад, а ведь, в сущности, ничего не изменилось, только военная форма да количество жертв с той и другой стороны».

Он вздохнул и хотел уже попросить у товарища закурить, но в это время машина остановилась, и Вадим услышал, как командир, открыв дверцу кабины, разговаривает с кем-то. Ему отвечал женский голос, а вскоре к заднему борту подошла молодая беременная чеченка в тёмном, наполовину скрывающем её лицо платке. Она «голосовала» на обочине, и лейтенант приказал водителю остановиться и подвезти её, как она просила, до ближайшего аула. Ехать в кабине женщина отказалась. Солдаты откинули задний борт, помогли ей забраться в кузов, уступили место поближе к кабине, где меньше трясло. Машина двинулась дальше, и притихшие, было, ребята опять заговорили кто о чём. Через несколько минут раздался сильнейший взрыв. Вадима выкинуло из кузова в придорожные кусты. Это спасло от переломов, но кусок металла догнал его, и от сильного удара в голову он на какое-то время потерял сознание. Когда Вадим очнулся, то увидел на дороге пылающую машину и несколько солдатских трупов возле неё. Превозмогая разрывающую голову боль и подступившую к горлу тошноту, он заторопился к горящей машине, дёрнул ручку дверцы со стороны, где сидел командир, увидел, что на нём горят волосы и одежда, услышал хриплое: «Шахидка, сука!» – и упал под тяжестью свалившегося на него лейтенанта. Вадим волоком оттащил потерявшего сознание командира подальше от машины, потушил на нём тлеющую одежду и хотел ещё раз вернуться, чтобы поискать живых, но в это время взорвался бензобак, и грузовик разлетелся на сотни огненных кусков.