Альберт Горошко - Русский остров

Самолет выровнялся и поднялся над облаками, унося нас навстречу времени – по одному часовому поясу за час полета.

Слева от меня сидел Дима Воронин, Ворона – будущий учитель из Пушкино, которого, как и меня, выдернули со студенческой скамьи и отправили неведомо куда. Действительно, мы знали только, что летим во Владивосток. Что дальше – оставалось военной тайной.

Ворона был тихий худой парень, молчавший весь полет. Мы обменялись парой фраз, и он уткнулся в книгу. Эрих Мария Ремарк, ”Три товарища”.

– О чем? – спросил я?

– О войне, – ответил Ворона и замолчал снова.

К нам подошел долговязый парень с волосатой родинкой на лбу. Он просто взял из рук моего соседа книжку, посмотрел и сунул обратно.

– Трешь товарища? – спросил он и захохотал. Ворона покраснел, но ничего не ответил.

Я смотрел на долговязого наглеца. Он был явно не в себе от количества алкогольных паров.

– Что смотришь, кепка? – проворчал он и потянулся ко мне, но в этот момент самолет перелег на другое крыло, и длинный полетел на другой ряд. Там его подхватили дружки и усадили на место. Я подавил в себе волну адреналина и стал смотреть в окно на горы облаков далеко под нами. Тень самолета металась по их рельефу, как неутомимый зверь.

В салоне тем временем царило веселье. Ребята вставали, ходили в проходах, кучковались там, где появлялось спиртное. Стюардессы разносили обед. Еда в небе – вареный рис с курицей и газировка – пришлась всем по душе, ведь уже сутки мы не ели горячего. Мы летели навстречу солнцу, пролетая часовые пояса с запада на восток. Очень быстро наступивший день перешел в вечер. Внизу плавно текли бесконечные горные хребты, мы, казалось мне, пролетали где-то над незнакомой планетой. Я очень надеялся рассмотреть Байкал, но хребты так и не кончались, пока совсем не стемнело.

3

Под утро мы приземлились и пересели на электричку, которая еще в темноте доставила нас в Экипаж. В кустах и траве по обочинам дороги светились огоньки – это были светлячки. Мы остановились у каких-то ворот без вывески и продолжали рассказывать анекдоты. Казалось, что их источник не иссякнет до конца дней. Утренний холод или волнение заставляли меня дрожать, и я говорил нарочито громко, подавляя в себе непонятный страх. Строем нас привели в огромную палатку-шатер, где мы добили наши съестные припасы. Я умудрился съесть на пару с Вороной палку сырокопченой колбасы, которая под конец просто обжигала рот, и даже длинный свежий огурец не мог потушить разгоревшийся во рту пожар. Все предлагали друг другу консервы, печенья, курицу, шоколад и, в свою очередь отказывались от угощенья, давясь собственными запасами. Продукты надо было съесть, ибо знающие люди говорили, что на месте все аннулируют.

Рассвело, нас построили в четыре колонны и повели в Экипаж. На подходе нам попадались группы морячков, которые в ногу шагали за своими командирами, оборачивались, махали руками, спрашивали, откуда мы и куда. В наших рядах появилось и стало множиться таинственное и гордое словосочетание "Русский Остров". Говорили, что всех нас отправят туда в учебку. Учебка. Что это? В любом случае, это должно быть хорошо, ведь учиться – это не бегать в противогазе марш-броски и не топтать плац.

– Куда вас? – крикнул в очередной раз встречный матросик.

– На Русский! – бодро отозвалось несколько голосов.

– Вешайтесь! – сказал матрос и провел большим пальцем вдоль шеи, щелкнув под левым ухом. В ответ мы промолчали, поняв его слова и жест как сами собою разумеющиеся вещи – нам дают понять, что мы салаги.

В Экипаже нас поселили в одной из казарм, где стояли трехъярусные кровати – шконки. Самым неудобным казался средний ярус. Во-первых, он был очень тесный по высоте – чуть более полуметра, во-вторых, верхняя сетка свисала под тяжестью лежащего этаким пузырем, делая пролет еще ниже. Я выбрал верхний ярус. Сумки с вещами и остатками еды мы оставили в казарме, и нас повели в столовую на завтрак.

Есть снова никто не стал, да и есть такое не хотелось. Я попробовал кашу и не смог определить ее природу. Кто-то назвал ее сечкой. Среди вареной водянистой крошки бледного цвета плавало несколько кусков свиного жира.

Вернувшись в казарму, все обнаружили сумки выпотрошенными, причем я свою сначала вообще не нашел, но потом увидел летающей по рукам матросов. Моя, родная сумочка! Пустая и поруганная! Прощай, кусочек гражданки, кусочек дома, прощай навсегда! Мои вещи лежали на шконке Вороны вместе с его скарбом, все, кроме мясных продуктов – ни колбасы, ни котлет, ни жареных кур уже ни у кого не осталось.

4

На следующий день была медкомиссия, последний розыгрыш лотереи, где многие надеялись на удачу, немногие попытались “откосить”, предъявляя переодетым во врачей офицерам те или иные доводы в пользу списания или хотя бы сокращения срока до двух лет. Все было напрасно. Зайдя в кабинет, я тоже пытался что-то вспомнить про хронический бронхит и плохой слух. Военврач посмотрел на меня поверх очков.

– Что вы говорите? – спросил он тихо.

– Бронхит у меня хронический, товарищ врач. И слышу плохо, – повторил я погромче.

– Ты же не в акустики пойдешь, а в баталеры, товарищ Гаранин Андрей. Следующий!

Мне определили три года и объявили место прохождения учебы – школа баталеров на Русском острове. Мысленно я попрощался с институтом и вообще со всем. Три года! Три года! Три года! Эта формула повторялась нами, как заклинание. Или как приговор. Что такое баталеры – я пока не знал. Ну что ж, есть повод для первого письма – стал известен мой срок. Ворона попал со мной в список. Мы обсудили эту новость и наши перспективы и побрели к своим товарищам. Кто-то уже собирался в дорогу, раздавая остатки еды. Некоторых миновала учебка, и ждала сразу боевая часть, но группа из тридцати-сорока человек из нашего призыва готовилась к путешествию на остров. Мы доедали консервы и печенья, уже не угощая друг друга тающими на глазах запасами, большую часть которых втихую расхватали “деды”. Хотя с нами никто не вступал ни в какие неуставные взаимоотношения, но бесцеремонность тех, кто в форме, уже чувствовалась. На нас бросали высокомерные взгляды, поддевали выкриками и жестами. Мы старались не обращать внимания, держались вместе.

В Экипаже было скучно. Он располагался на узкой территории на склоне одной из приморских сопок. Его одноэтажные постройки, выкрашенные побелкой, были настолько стары, что казалось, их посещал еще сам адмирал Макаров в Русско-Японскую войну.

Флотская столовая, или камбуз, своими огромными воротами напоминала ангар для легких самолетов. Здесь перемешались запахи еды и помоев. По камбузу сновали коки в белых колпаках с огромными ножами в руках, алюминиевыми кастрюлями и буханками белого хлеба.