Оганес Мартиросян - Кубок войны и танца

«Меня прочтёт максимум один человек, это равняется всему человечеству, это возможность получить премию, вознестись, хотя возношусь я сам, силой мысли и духа, когда пишу свою прозу, музыку и стихи».

Мне нравилось смотреть на эмиграцию листьев, как они попадали в другую страну, чтобы слиться с ней, стать землёй.

«Есть два вида людей: те, кто скользят по льду, и те, кто проваливаются под него. Лёд – это время».

Я жил в эпоху цветов, проданных на базаре, лампочек, купленных в магазине, книг, написанных мной.

«Ограбить можно только собственную квартиру. Украсть можно только у себя».

Мне было холодно. Выйдя из автобуса, я зашёл в магазин. Зашагал по рядам. Виски, абсент, ликер. Выбрал коньяк в пять звёзд. На кассе передо мной стоял мужик с точно такой же бутылкой. С него взяли на сто рублей меньше.

«Откуда такая несправедливость ко мне, не потому ли, что я философ, молот, безумец, бог. Глыба из глыб, высота из высот. Они проверяют меня на прочность, хотят посмотреть, что я скажу, метну ли я молнию или устрою град. Одно моё слово – и лавина накроет весь город, каждого человека, но сегодня я несказанно добр».

Я вышел из магазина, поправил очки, чёрную копну волос, воротник или шарф. Дома погрузился в молчание, в кресло, в мысли, в смартфон. Стопка книг и бумаг росла на моём столе, питаясь солнцем, расположенным у меня на плечах.

«Среди людей есть несущие стены. А есть обычные, которые можно сносить. Одну за другой».

Безумие вырывалось из меня красным облаком дыма, вставало над городом и порождало вихрь. Оно охватывало людей, прибивало к земле и уносило в небо.

«Дагестанские горы, услышьте меня, напоите вином, новой драматургией, спускающейся с небес, стихами Шекспира, жившего среди вас, мясом барана, пахнущим снегом, я должен начаться, мои тексты гранит и металл, дайте им звучание, скорость, мечту, полёт. Чтобы молодость ушла безвозвратно, а я вдыхал в себя зрелость, макал её в соус, отправлял себе в рот».

Я не мог находиться в квартире. Выйдя из дома, я двинулся наугад. Я шагал по улице, а передо мной шла гора. Она удалялась от меня. Не давала взойти. С каждым шагом всё дальше.

«О вертикаль, ты покинула меня. Остаётся только идти за тобой. Плакать, когда бы мог. Не дышать холодным воздухом высоты и не метать стрелы и молнии. Не пронзать человечество, не мять его глину, не лепить из неё божества, не вести за собой».

Достаточно изношенное солнце светило над городом. Из дырок шёл свет.

«Материя прохудилась».

Устав, я вернулся. Дома шла пустота. Никого, ничего. Стол, авторучка, компьютер. Рукописи, очки.

«Мои мысли из космоса, сотканы из него, на них ушла половина Вселенной. В другую обернулся я сам. В мантию короля».

Я закрыл глаза и представил войну 1812 года. Как из пушек вылетали голуби, воробьи, вороны, галки, филины, альбатросы и коршуны. Настолько жестокой была схватка. Ни одного медведя, носорога и льва. Каждый атом был ценен, и за него шёл бой.

«Я – зверь, я родом из ума человека, я выехал из него на кабриолете, куря траву и с девчонками, я философствовал молотом, опуская его на головы людей, на дома и машины».

Один мой глаз представлял собой микроскоп, второй – телескоп.

«Воскресенье – это понедельник. Только четверг – это четверг».

Я пошёл подышать. Встал у авто «Рено». С неба упали два ангела, они были однокрылыми. Чтобы взлететь, они взялись за руки.

«Вместе они – любовь».

Я застыл, как вода, покрытая льдом. Мне в голову пришла мысль, но не как обычно, позвонив или постучав, а открыв ногой дверь, выбив её, сломав:

«Люди не верят в бога, так как рожают детей».

Я прошёл по улице, встал и включил любовь. Она заработала, задымила, поступая в каждую квартиру в виде газа, электричества и воды.

«Смерть – когда посредственный художник становится великим музыкантом, юрист – неврологом, кирпич – бетоном, актёр – танкистом, кошка – собакой, лошадь – корытом, человек – человеком, водка – вином. Но человек, он должен стать богом, у него нет другого пути, та трасса, по которой он несётся, ведёт его только к богу, плевать, что многие сворачивают, едут по ответвлениям, заезжают в маленькие города, там остаются, женятся, оставив в стороне свою цель, стальной Иерусалим из камня, стекла и бога. Я не вижу предела, потому и сошёл с ума, ведь безумие – океан, окружающий землю. Я не остановился пред ним, я его не заметил, а ворвался в него с головой, попал в солёные брызги и ветер: в мой разум вошли киты, став моим я – собой. Это и есть сумасшествие, когда ты, охватывая всю землю, устремляешься дальше. В космосе видя цель».

Ночью дышал и пел. Лежал, раскинувшись как асфальт. Снилась земля, её выпускали в небо, она была фейерверком, тяжёлые комья взлетали и падали вниз. Люди хлопали, визжали, кричали. И требовали камней. Проснулся, закашлялся, нацепил очки, достал ручку, судорожно написал:

«Боль человека – это боль льва, проигравшего более сильному льву и уступившего прайд».

Наверху работала дрель. Стучал молоток. Бегали голоса. Голоса не просто перемещались по комнатам, а пинали мяч, участвовали в игре, которая стоит денег.

«Вместе с моими мыслями должна расширяться квартира, она должна зреть, повисая на ветке, разрываясь на ней».

Я поставил кофе и посмотрел из окна. Падал прозрачный дождь. Было утро, раннее и тяжелое, когда всё опадает, увядает и клонится к своему закату. Внутреннему, вполне.

«Космос и человек несовместимы. Сколько ни пихай человека в космос, он будет выскакивать обратно. Вселенная слишком мала для людей. Мизерна и узка».

Я прислушался к своему желудку. Он не просил ничего. Есть не хотелось вовсе. Вчерашняя говядина рассосалась в нём, разошлась лучами, как солнце. Светило исчезло, но его место излучало тепло. Сытящее, своё.

«Каждый мой текст представляет собою гору, слепленную из всего. Из одуванчиков, ятаганов, пушек, месячных, воробьёв. Они не даются сразу. Я покоряю написанное собой. Чтобы быть наверху и вдыхать в себя лёд».

Я барабанил пальцами, ждал такта, ритма, мелодии. Когда слова польются из меня, как талый снег по трубе.

«В Америку стремятся попасть только люди, живущие в ней. Остальным она безразлична. Потому что если у тебя болит голова, то это значит, что у тебя болит всё, кроме неё».

Кофе дымил, парил, ароматные строки поднимались над ним, кружили, устремляясь к небытию и возврату.

«Молодые расплачиваются банковской картой, а старики – наличкой. Первые любят душу, они новое поколение, новая жизнь, тогда как вторые превозносят плоть. Понимают только бумагу и железо. У них собираются деньги, сидят за столом, пьют кофе, едят мармелад, обсуждают будущее планеты, говорят о войне, когда бомбы будут начинять монетами, чтобы они поражали живое и человек становился калекой, ползал, собирал деньги, относил их в больницу и покупал протез».