Сергей Иннер - Овердрайв

– Попробую оживить.

– Будь осторожен, – сказала Лизанька. – Бесконечность не для слабаков.

– Я учту.

Лихолетье. Континенты стали морем и наоборот. Может ли Великое Но быть рассеяно по всей Бесконечности? Перед лицом, а не схватишь. Иные говорят, что дельфины и киты произошли от парнокопытных. Что Ева живёт в митохондрии, а первородный грех – это дефект в ДНК. Говорят, человек появился, когда бонобо изнасиловали шимпанзе. По городу витает дух Dire Straits, колесят Автобусы Милосердия, прогрессирует берлинский синдром. Кто-то говорит: «Станем же делать вид, что сдерживаем смех» Кто-то моргает громче всех в мире. И почти у цели мы, но вот беда – очередные правки от заказчика. Мама прокурор, папа адвокат. Все роскошь и перхоть бытия. Острый нож времени режет всё пополам, и этот нож ты. Ну же! Ну же! Ну же! Великое Но тебя вечно манит, ласкает, щекочет. Перед самым твоим лицом, а не схватишь.

Появление «Самозванцев» не улучшило наши с Полиной и без того шаткие отношения. Детонатором новой ссоры могла стать любая мелочь – вплоть до анекдотичного незакрытого тюбика. Однажды мы чуть не подрались из-за такого пустяка, что под конец двухчасовой разборки напрочь забыли, из-за чего всё началось. Дни молчания, ночи порознь и всё это в одной маленькой комнатушке. Наша жизнь всё меньше походила на сказку о пастбищ зелени и свежести лесов, что мы рассказывали друг другу вначале. Нищета и цейтнот не облегчали эту участь. Однажды я вернулся домой с репетиции, было около полуночи. Я зашёл на кухню и обнаружил там сидящую за столом маму Полины.

Тётя Света приветствовала меня беззлобно, однако было ясно, что она ехала через полстраны не просто так. Я сел напротив. Полины не было видно и слышно.

– Она устала, Серёжа, – сказала тётя Света.

– От чего? От танцев?

– Да ты посмотри, в чём она ходит. Ни одной новой вещи за полгода.

– Я здесь всего два месяца.

– За два месяца тоже ни одной. Романтика это здорово, Серёжа, но материальную сторону никто не отменял.

Эта реплика меня удивила.

– По-вашему, наши отношения дали трещину из-за того, что я мало зарабатываю?

– Я этого не говорю. Но это не может не играть свою роль, уж поверь моему опыту.

– Тогда, может, для начала Полине стоит начать зарабатывать хотя бы не меньше, чем мне?

– Она танцовщик, Серёжа! Она делает, что может, но откуда там деньги…

– Она танцовщик, ясно. А я тогда кто?

Тикают часы. Тётя Света монументальна.

– Я не знаю, кто ты. Но дальше так продолжаться не может.

– Знаете, на днях Полина сказала, что хочет пойти волонтёром в детдом. Выходит, она не видит проблемы в финансах.

– Она добрая девочка, ты же знаешь.

– Добрая, только не ко мне. Чем я так провинился?

– Виноват, Серёжа, всегда мужик.

– Доброй ночи, тётя Света.

Иду и ложусь рядом со спящей Полиной Ривес, снова превращаясь из музыканта в продавца-консультанта.

Утром главспец Руслан Горбач с вечной своей щетиной, с блютуз-своей-гарнитурой устроил в салоне планёрку.

– Новости из главного офиса, – сказал он. – Приказано зачитать всем сотрудникам.

Читает с листа:

– Минувшей ночью из тюрьмы строго режима в Ленобласти сбежал Тимур Убоев, грабитель, нацист и боец без правил, более известный как Молотильня. Он переплыл Ладожское озеро на надувном матрасе и теперь предположительно находится в Санкт-Петербурге. Так как в прошлом Молотильня неоднократно совершал налёты на офисы ЗАО ЕБИ, просим вас быть предельно бдительными и проверить работоспособность тревожных кнопок, инструкция в Приложении № 1. Отметим, что беспокоиться вам не о чем, поскольку всё имущество офисов торговли ЗАО ЕБИ застраховано от разбойного нападения.

– П-прекрасно, – молвил специалист Влас Петькин. – Имущество з-застраховано, а мы?

– А безопасность продавцов в ЗАО ЕБИ не стоит под вопросом, – сказал Горбач. – У вас есть тревожная кнопка. Охрана будет здесь через минуту после нажатия.

– Говорю же, и-имущество застраховано, а на нас п-плевать. Я у-увольняюсь.

– На твоём месте, Влас, я бы хорошенько подумал, – сказал Горбач.

– У-ушам не верю! – воскликнул Влас. – О чём тут думать? Работа д-дерьмо. А теперь ещё и м-маньяк гуляет на свободе.

– Ты слушал невнимательно, – Горбач потряс бумажкой. – Тут нигде не сказано, что он маньяк.

– К-конечно, не сказано. Потому что компании это з-зачем? Про то, что Молотильня БОТу прогрыз сонную артерию, т-тоже не сказано. И про то, что он с-специалистку а-а-а-анально изнасиловал, т-тоже не сказано. И про то, что он заставил весь коллектив салона раздеться и друг-другу о-отдрочить, т-тоже не сказано.

– Тебе стоит поменьше читать жёлтую прессу, Влас, – обрывает Горбач.

Влас молча снимает бэйдж, швыряет его Горбачу под ноги и шагает в подсобку, стягивая красную майку. Горбач провожает его взглядом и говорит оставшимся:

– Кто-нибудь ещё желает совершить величайшую глупость в своей жизни?

Безмолвно мнутся коллеги. Лизанька бросает на меня томный взгляд, а я ей взглядом отвечаю: «Я тебя не брошу» Горбач, кажется, это замечает, смотрит недовольно то на меня, то на Лизаньку. Как я могу уволиться? Надо ведь жить. Надо отвести Полину на концерт Оззи Осборна. Даже если бы Молотильня ворвался в салон и под угрозой физической расправы заставил бы Лизаньку мне сделать минет, я бы не отступился. Впрочем, если бы фашист решил, что мы бы хорошо смотрелись с Горбачом, то я бы предпочёл смерть в бою.

– Хорошо, безумцев нет, – подытожил Горбач. – За работу!

Мы разошлись. По пути на кассу я заметил, что наша сладкая БОТ склонилась над чем-то у себя за столом. В планёрке Карамель не участвовала – не любила она их. Я подошёл ближе и увидел, что Таня, вооружившись суперклеем и пинцетом, лепит разноцветные стразы к задней крышке своего мобильного.

– Что это? – спросил я.

Карамель подняла довольные глаза, хлопнула длиннющими ресницами и молвила:

– Это бабочка! Нравится?

– Просто чудо, – выдохнул я.

И пошёл торговать. Денёк был так себе. Под конец его умер Мишель Монтиньяк.

В дальнем конце подсобки дверь в туалет, где мы переодеваемся в униформу ЗАО ЕБИ и назад. Одним вечером трудного дня я открыл эту дверь и увидел главспеца Лизаньку Каренину. Забыла, наверное, закрыться, а может не хотела.

Диковинные маджентовые трусики обтекают крутые бёдра, на ножках туфли цвета лаванды – больше ни единого лоскутка. Лизанька вскрикивает, хватает красную маечку, прикрывает ей спелые груди и улыбается хитро-хитро, наездница, дрянь ненаглядная, паломница по сердцам.

Захожу, Лизаньку целую, хватаю за грудь, прижимаю к раковине, дверь замыкая. Пресытившись губами и шеей, разворачиваю Лизаньку к зеркалу лицом, упираю передком в раковину, чувствуя, как между нами вскипает огромной силы молодость. Сдвинув кружево, в Лизаньку вхожу, так дрючу её, блядессу, что в торговом зале мобильники падают с витрин, схватив за локоны, слежу, чтобы внимательно она смотрела в зеркало, чтобы была себе разом актрисой и зрительницей.