Владимир Губский - Остров на болоте

Будущая Серёжина бабушка – Мария была второй по старшинству дочерью Михаила Назарова, она родилась в первый год нового, двадцатого века. Гражданская война прошлась по Черниговке вдоль и поперёк в буквальном смысле. Всё лето и осень восемнадцатого года село находилось в центре активных действий Николаевской дивизии, возглавляемой Василием Чапаевым. В октябре, когда части Чапаева были окружены в соседней Покровке, в Черниговке хозяйничали белоказаки. Первым делом они расправились с коммунарами. Их отыскивали баграми в соломенных скирдах, под завалами кизяка, рубили шашками в густых зарослях куровника по берегам лимана.

Мария с сёстрами забрались на печку, выполняя наказ матери – не шевелиться и не высовываться. Во дворе толпилась группа казаков, только что выбравшихся из чапыжника и отряхивающих свои шинели. Трое из них вошли в дом и попросили пить. Мать подала кринку с молоком. Тот, что был в серой бекеше и мерлушковой серебристой папахе с кокардой, взяв кринку двумя руками, стал жадно пить. Он торопился, и молоко стекало по усам, цепляло светлую оторочку бекеши и капало на пол. С висящей на темляке шашки по долу стекали капли свежей крови, смешиваясь на полу с молоком…

Бывший Саратовский цирюльник Хвесин, покинувший с «утренней зарёй революции» своё заведение на Никольской и занявший кабинет командующего 4-й армией, потирал от удовольствия тонкие, ловкие пальчики. Так ладно сидел на нём новый френч, сшитый приятелем из соседнего с цирюльней ателье, так шёл ему кожаный картуз, украшенный большой красной звездой, и умело постриженная бородка с усами, что на улицах города ему отдавали честь даже дамы. Он и сам был не прочь козырнуть своему отражению в зеркале, так старательно подгоняемому под образ «пламенного борца» и своего благодетеля – товарища Троцкого.

Окружённым в Покровке Николаевским полкам, несмотря на ежедневные телеграммы Чапаева в штаб армии, реальная помощь не оказывалась, а когда красные, расстреляв последние патроны, героически вырвались из окружения, тов. Хвесин предложил отдать Чапаева под трибунал за «непослушание» …

Весь ноябрь стояли в селе красные на отдыхе и пополнении. Тем временем их командир, Василий Иванович Чапаев, на станции Озинки сел в поезд и уехал через Николаевск в Москву – учиться в академии. Молодая Мария помогала матери шить красноармейцам одежду и популярные у кавалеристов косматые бараньи шапки.

С 21-го на 22-й год всё Поволжье охватил страшный голод. К засухе и неурожаю двадцатого года, отсутствию рабочих рук добавилась налетевшая с юга саранча и посланные с севера продотряды, которые умело изъяли у крестьян всё зерно, даже семенное. Оставшиеся в голой степи без всякой помощи и запасов еды, люди стали голодать, а с наступлением зимы – умирать от голода, распространилось людоедство. Сначала убивали тех, кто в поисках еды бродил по сёлам и просился на ночлег, – таких никто не искал. Потом стали пропадать родственники…

Голод в Поволжье пришёлся на последний год Гражданской войны. Когда в село стали возвращаться те, кто остался в живых, к Марии посватался недавно демобилизованный односельчанин Никита Кулешов. С ноября восемнадцатого он вместе со своим ровесником Василием Полыниным, что с хутора Рыбинского, добровольцем записался в 25-ю дивизию, входившую в состав четвёртой армии. В январе 1919 года цирюльника Хвесина, несмотря на его революционную красоту, сменил Фрунзе, и началось наступление…

Никита с Василием вместе воевали против белоказаков на Уральском и Туркестанском фронтах, вместе ехали на запад и гнали панов-поляков и подпанков-длинножупанников, крепко рубились под Житомиром и Новоград-Волынским, и потом, в южных степях Новороссии, вылавливали остатки крестьянской армии Нестора Ивановича Махно.

Тогда же, в 22-м, Василий Полынин наведался в своё родное село Жеребец, что в сорока верстах к западу от Гуляй-Поля разбросало свои концы по зелёным склонам долины Конки. Семь лет не был он в родных краях – с тех пор, как дед Терентий в 1915 году вывез своё многочисленное семейство на новые земли за Волгу. Проведал Василий свою сестру Ганну, которая, выданная перед войной замуж за соседа Петра Воскобойникова, одна осталась в отцовском доме – дожидаться с войны мужа. А теперь её муж – в армии батьки Махно. Живой или нет – неведомо…

Только в двадцать третьем земляки вместе вернулись домой.

Дома ждала их безрадостная картина: разруха и запустение – Поволжье ещё не оправилось от голода. По настоянию Никиты, повидавшего много разного на войне, Мария согласилась попытать счастья на новом месте – на дивных, крутых берегах речки Горынь, что у самой Шепетовки дугой уходит на север и несёт свои чистые воды к Припяти. Ещё в двадцатом, когда эскадроны Первой конной отжимали поляков к Сарнам в Припятьские болота, запал Никита глазом на белые хатки, что, нахлобучив камышовые крыши, так уютно примостились под густыми дубравами, как белые гуси у блакитной реки, и заныло от сотворённой Богом красоты его сердце.

Собирались в дорогу недолго. Налегке молодые уехали…

В Шепетовке снимали комнату у хозяйки. Мария отыскала себе работу в мастерской портнихи, Никита устроился шорником в артель. И поначалу казалось им, что всё складывается хорошо… Но чем больше они присматривались к жизни в этом тихом городке, тем яснее им становилось, что они здесь чужие и никогда своими не станут. И как ни хороши были червонные закаты над речными обрывами, как ни сыпались ночами звёзды с чёрного, как земля, неба, не связывалась, не срасталась жизнь. И вышиванка, купленная Никитой на базаре, оказалась узка и не смогла вместить его широкую русскую душу…

Через год Мария с мужем вернулась в свою голую степь, под крышу родительского дома. Вскоре у них родился первенец – Николай, а через три года, в двадцать девятом, родилась дочь Нина.

Зимой, накануне раскулачивания, Никита простудился, заболел воспалением лёгких и умер, оставив Марию с двумя малыми детьми. А вскоре она вместе с матерью и младшими сёстрами оказалась в саманном сарае, лишившись дома, отца и брата.

Районная власть правила в селе новую жизнь, сгоняя в колхоз бесконтрольно разбросанные по степи, живущие свободно крестьянские хозяйства и отдельные хутора. По иронии судьбы семидесятая годовщина освобождения крестьян от крепостной зависимости обернулась для них новой зависимостью…

Потянулись с хуторов возы, гружённые пожитками. Вновь прибывшим колхозникам для жилья отводились дома, отобранные у кулаков. Семейству Полыниных, прибывшему с хутора Рыбинского, отдали дом раскулаченных Тельниковых, стоявший в самом конце села на берегу реки. И Назаровский дом вскоре обрёл новых хозяев.