Вадим Бельский - Яркий, длинный, солнечный день

Из пакета с котлетами рукой побольше и рукой поменьше извлекаются котлеты. Иногда они одновременно берут одну и ту же котлету, и тогда рука побольше говорит «ой» и выпускает котлету, а рука поменьше улыбается. Она намеренно следит за большой рукой, стараясь угадать, какую котлету та собирается брать, и, вооруженная двумя самонаводящимися прицелами, берет ту же.

– Я решил, когда вырасту, буду мосты строить, – говорил Паша, жуя. – У нас в этом году физика будет. Надо физику хорошо знать, чтоб инженером стать. А мосты – это круто. Они везде нужны. Даже в горах. Знаешь, такие висячие…

– Здорово… Как думаешь, Паша, магия есть?

– Магия? Ну, не знаю… Может, и есть. Мне дядька рассказывал, что сейчас ученые открыли разные измерения, и можно путешествовать… ну как через портал. Представляешь? Сделал шаг – и ты уже в Америке, например. Или в космосе вообще. Это как магия…

– А ты про космос много знаешь?

– Ну я читал. У меня книги дома такие есть.

– Расскажи.

– Ну в космосе есть…

– Подожди.

– Чего?

– Положи руку мне на плечо.

– Вот так?

– Нет, не так… Вот так.

– Так?

– Да. Рассказывай.

Глаза Полины становились все уже и уже, пока не закрылись совсем.

Она бежала в космосе в своих разорванных кедах по светящейся беговой дорожке вокруг черной дыры. Рядом с ней также кто-то бежал. «Паша, конечно». У Паши на голове был надет стеклянный шар, впрочем, как и у нее самой. Он что-то кричал и жестикулировал. «За хот-догами, быстрее!» – догадалась она. Паша сблизился с ней и взял ее за руку.

«За хот-догами!»

Тихо звякнули, зацепляясь, зубчатые колеса, завертелись, побежали быстрее. Даже Полина им подчинялась. Время меняло на ней одежду, подстилало под ноги снег, траву, красило ей волосы и потом даже ресницы.

А дни становились короче.

Одета в прошлогоднее красное пальто и в новые глаза.

– Привет, Поля, как ты?

– Отл. А ты?

– Супер. Поля, а пошли в кино.

– В кино? Когда?

– В субботу. Вышла вторая часть «Даров смерти».

– Хм. А сколько денежек?

– Не надо. Все окей. Мне бабушка вчера денег подогнала. Так что…

– Ну ладно… Только я еще у мамы спрошу.

Третий ряд, двадцатое и двадцать первое…

– Нет, я на двадцать первом.

Все бегают. Все рушится. Пыль, камни, крики, огонь. Ого, какой большой. С какими-то вилами… Мой Дуб больше. Гораздо.

Все тут мечутся, суетятся, бегают друг за другом, машут палочками. И тут… на сцену выхожу я. А за мной – Дуб. Огромный, черный, несокрушимый. Останавливаются. Замирают. У всех челюсти отвисли. Даже у Воландеморта. Я холодна. Я – лед. Я – неотвратимость. Я – вне правил. Кто ты? Неважно. За кого ты? Хм, я подумаю. А пока вот что: сложите ваши палочки вот сюда – круг на земле кончиком кеда. Повторяю – сложить ваши палочки! Ха!

И левая рука Полины попадает в стакан с попкорном, где уже находится правая рука Паши.

Полина выбежала на улицу. Много снега. Во дворе Котя лепит снежок.

– Ну что, Котя, приехала твоя тетя Мотя?

Котя открыл было рот, чтобы что-то ответить, но только вздохнул.

– Котя, а ты пригласишь меня в кино, когда вырастешь?

– Конечно, – улыбается Котя, уплотняя снежок.

– А ты знаешь, Котя, я, может быть, еще и не соглашусь!

И Полина, хихикая и пританцовывая, бегала вокруг Коти, который поворачивался на месте, чтобы держаться к ней лицом.

– Расстроился?

– Нет.

– Да ладно, я вижу, что расстроился. Не расстраивайся. Давай я тебя обниму, пожалею.

Подошла к Коте, обняла.

– Бедный Котя, хороший, – и повалила в снег.

Естественно, упала и сама.

Вскочила. Котя тоже. Смеясь, срочно лепил новый снежок, бросал, бежал, пытаясь догнать красно-белое пальто.

– Поля, а давай тебя пофоткаем. А?

Полина сидела, поджав ноги, на диване в комнате у Паши и увлеченно поглощала батон с колбасой.

– Дай поесть…

Ну… не причесана. Ну… дырочка в кофте. Ну… губы жирные.

– Дай полотенце.

Вытерла рот, пальцы.

– Лан. Давай, что ли.

Стоп. Руки обхватили худенькие поджатые колени. В уголке рта – кусочек улыбки. Пряди волос падают вниз, мимо щек, на колени. Одна щечка кажется чуть-чуть круглее – возможно, ей досталось больше батона с колбасой. А глаза улетели далеко-далеко. Все. Теперь цифровая Полина будет жить в телефоне.

Дверь открылась, и грузный улыбающийся дядька втиснулся в комнату.

– Приветствую, бойцы, – сказал он, тиская ладошку Полины. – Ну вы тут отдыхайте, а папка пойдет, пришвартуется и примет на борт пару бутылочек пивка. А? Не возражаете? Пашка?

– Не возражаем. Иди, пап.

– А Полина?

– Не возражаю.

– О-хо-хо. Ну и хорошо. О-хо-хо.

Подмигнув напоследок Полине, он уходил по коридору, затерявшийся во времени одноногий пират в разодранной тельняшке, напевая свое «йо-хо-хо».

Стук входной двери. Голоса.

– Мама с работы пришла.

– Угу.

На пороге появилась женщина в темно-синем строгом костюме, с короткой стрижкой и в очках.

– Здравствуй, – кивнула она Полине с легким привкусом меди в голосе.

– Павел, ты уроки сделал? А? Опять? Или ты собираешься дворником работать? – полусекундный взгляд в сторону Полины.

Дверь закрылась.

– Ну я пойду.

– Ээ… ну. До завтра, Поля.

– До завтра.

Багровая страница.

Полина побежала на шум в мамину комнату с сердцем, сжавшимся от страха. Мама, сдавленно вскрикнув, прижав руки к животу, падала мимо кровати. Полину вышвырнули в коридор с почти вывихнутым предплечьем.

Через минуту она в беспамятстве стучала в дверь квартиры на первом этаже.

Отчима увезли. Маму забрали в больницу.

– Хватит реветь, говорю, – ворчала тетя Анжела, поговорив по телефону, глядя на свою кровать, на которой лежал всхлипывающий и икающий комок.

– Ну и как я буду после тебя на мокрой, соленой подушке спать? А? Я со всеми поговорила, всем дозвонилась, слышишь, Полинка? Доктор сказал, с мамой все будет хорошо. Через три дня выпишут. Бабушка твоя завтра утром приедет. А сегодня переночуешь у меня. Слышишь? Прекрати реветь, да что это за наказание такое? Тебе пять минут – подтереть нюни, умыться, и будем ужинать. А мне, представляешь, премию на работе выписали. Захожу я сегодня…

И тетя Анжела, грузно ступая, расхаживала по квартире, гремела посудой и беспрерывно говорила, говорила… чтобы не оставлять девочку одну.

А Полина икала и комкала одеяло.

По деревенской улице кто-то бежит, подпрыгивая. Сумерки.

Старый дед с бородой дымит сигаретой, сидя на лавочке.

– Здрасте, дедушка Василь.

– Эээ… кто… не разглядел… Эк… Полина, что ль?

Полина, Полина. Только Полина уже далеко. Направляется в свои владения. «Мое поле. Мой дуб. Бугга».