Владимир Муляров - Гафур. Роман. Книга 1. Фантастика

С этими словами я умолк, ожидая эффекта. И эффект не замедлил себя ждать. Потому что мне на голову опустился молот кулака этого могучего деда, и всё вокруг померкло.

Очнулся я в очередной раз, лежащим на очень мягком тюфяке возле одной из стен маленького и уютного дворика почти квадратной формы и был очень удивлен тому, что я все еще жив. Дворик этот был настолько чист и ухожен, что я бы никогда не подумал про то, что в паре километров отсюда уже начинаются пески бескрайней пустыни, которым нет конца. Пустыни, которая тянется на юг отсюда до самого конца Аравийского полуострова.

Стены, огораживающие двор и дом, в котором я оказался, были высоки. И это говорило мне о том, что здесь живут зажиточные люди. На противоположном от меня конце двора был вход внутрь дома. Этот дверной проем, лишенный двери, был завешен красивой и плотной тканью, немного колышемой под редкими наплывами вечернего ветерка. А сверху, над моею головой раскинулись еще неспелые гроздья винограда. Эта лоза обвивала массивные деревянные перекрытия, которые шли прямо поперек всего двора, создавая хозяевам глубокую тень в жаркие дни. Рядом со входом в дом был каменный сосуд для мытья ног. И по этому я понял, что приютила меня семья иудеев. Это было неплохо. Потому что из всех народов, проживавших на относительно скромной территории суши, где разбойничали мои молодцы, только иудеи имели очень строгие правила поведения, регламентируемые их религией. Это именно и делало иудеев людьми очень и очень предсказуемыми. С таким народом всегда проще вести дела. И кроме всего этого, только от иудеев практически всегда можно было откупиться банальными деньгами, если разговор на иных уровнях заходил в тупик.

Стена дома в моем изголовье была глухой, имеющей лишь одно крошечное оконце довольно высоко от земли. Такой же была и стена, вдоль которой вытянулось мое тело. Я понял, что за этими стенами находятся хозяйственные, нежилые помещения. Наконец, стена двора в направлении моих ног имела в центре себя высокие, запертые ворота. Рядом с воротами была будка. Возле будки стояла огромная миска, более похожая на маленькое корыто. А из будки доносился чей-то низкий и очень громкий храп.

Я проверил свои оживающие чувства на предмет наличия тревоги, и к своему удивлению опять ничего не обнаружил.

Каким-то непостижимым образом все то, что происходило между мной и людьми, спасшими меня, никак не пробуждало во мне ни малейшей тревоги. И даже тогда, когда странный дед меня уложил сокрушительным ударом, это не стало для меня чем-то обидным. И это отсутствие обиды тоже было очень и очень странным. Я понимал, что со мной – с самого того момента, когда эти люди нашли меня в пустыне, – происходят вещи, в которых я все меньше и меньше стал ориентироваться. Я чего-то явно недопонимал. Что-то такое, чего я не мог сформулировать в своем мозгу и поэтому, не мог облечь в строгие логические формы речи, это что-то было пораждаемо непониманием ситуации. Потому что люди, рядом с которыми был я в течение последних полутора суток, вели себя алогично. Они вели себя неправильно. Я мог сказать, что ни в моей прошедшей жизни, длившейся более сорока лет в мире, который я покинул, да и не в этой жизни, я не встречал людей, поведение которых настолько выходило бы из общепринятых норм, что это делало пришельцами именно их, а не меня. При всем этом я нисколько не сомневался в том, что и сам старик, похожий на отца нашего, Авраама, и все его домочадцы, являются именно местными.

Многое не сходилось во всем этом. И это было единственным, что меня беспокоило. Потому что я привык к практически полному пониманию людей этого мира, где я каким-то образом очутился двадцать лет назад. Моя подготовка и умственная, и физическая давала мне фору в отношение практически каждого местного жителя. За исключением только одного-единственного человека по имени Гангр. И сейчас я очень рассчитывал на то, что этот человек погиб вместе со всей моей командой.

В те редкие моменты, когда ветерок изменял свое направление, из дома до меня он доносил запах жареного мяса, приправленного специями. И, поскольку к настоящему моменту времени я не ел уже более четырех суток, если не считать одной змеи и нескольких крошек брынзы, вдыхание этих ароматов стало для меня настоящей пыткой.

Я лежал и смотрел на завешенный дверной проем, ведущий прямо к вкусной пище. Но я не мог встать и пройтись туда. Я был еще слишком слаб. Во время одного из острых приступов голода, мучивших меня, штора приоткрылась, и я вновь увидел маленького мальчишку, который очень внимательно на меня посмотрел и тут же снова скрылся в доме. Это, конечно, означало, что сейчас ко мне кто-нибудь выйдет. Однако время шло, а я так все лежал и лежал в полном одиночестве, забытый всеми. Меня это расстроило настолько, что снова захотелось плакать. Совсем как в детстве, когда я стоял на болоте и кормил собой полчища комаров, ожидая пока один очень серьезный дядька наговорится со своим другом. Наконец, появился старший сын старика и подошел ко мне.

– Привет. – Сказал он мне, и я в ответ кивнул головой. – Мать тебе готовит еду. – Продолжал он. – Тебе сейчас нельзя есть, то, что у нас на столе. —

Я это понимал и сам. Поскольку прошло чуть менее суток с того момента, когда дед с этим самым парнем произвели надо мною прямо в пустыне хирургическую операцию.

– Потерпи еще немного. – Вновь сказал мне этот человек, и я обратил внимание на то, что теперь его лицо приобрело характерную синеву в области обеих щек, подбородка и шеи. Я не сдержался и громко хмыкнул. Парень же этот добродушно мне в ответ улыбнулся и ушел в дом. А я подумал о том, как я смогу предстать перед неизвестным мне числом неизвестных мне людей, которые могли оказаться в этом гостеприимном месте? На мне не было ничего из моей одежды. Меня, пока я спал, раздели, разули, помыли и положили тут во дворе на мягком тюфячке, прикрыв сверху чистым плотным покрывалом из чистого хлопка. Это все дорогого стоило. А особенно дорого стоило само это покрывало, которым меня накрыли. Потому, что после меня им его придется выбросить. У меня все еще кровоточила рана на спине. И эти жертвы были очередным фактом, не вязавшимся никак с тем, что я привык ожидать от незнакомых мне людей. Впрочем… Может быть я плохо знаю жизнь?

Я лежал и думал о том, что вот именно сейчас мне лучше всего было бы поспать. Потому что муки голода стали нестерпимыми. Однако сон не шел, а мучившие меня апокалиптические видения про то, как я умираю здесь, так и не дождавшись пищи, эти мои видения только усиливались. Наконец, что-то в доме стало происходить. Послышались голоса, и из дверного проема в мою сторону направились двое. Одним из них был мой знакомец, старик, вырубивший полдня назад меня хуком справа. Второй же был примерно моего возраста – лет около сорока. И звали его Иосиф. Потому что к нему обратился дед, назвав его по имени, когда попросил что-то принести. И пока Иосиф куда-то ходил, старикан этот даже не взглянул в мою сторону. И было заметно, что делает он это вполне демонстративно.