Евгений Мосягин - Медные пятаки правды

В Москве начиналась весна. Днем пригревало солнце и по Красноказарменной улице бежали ручьи к Яузе. Дворники кололи лед на тротуарах, а в Лефортовском парке потемнел и осел под деревьями снег.

Однажды во время обеда меня вызвали в штаб к замполиту. Он сообщил, что академия выделила стройбату помещение для клуба.

– Помещение запущенное. И, в первую очередь, в нем необходимо сделать ремонт. Из своего отделения возьмешь несколько человек по своему усмотрению и с завтрашнего дня приступишь к работе. С командиром роты мы сегодня об этом договоримся, – заявил замполит.

– Но только одними малярными работами там не отделаться, – вступил в разговор парторг. – Сцену надо будет построить. Ты сможешь подсказать, как это сделать?

– Так точно, смогу, – ответил я. – Надо будет два-три плотника да какое-то количество пиломатериалов. Только в моем отделении плотников нет.

– Это мы решим, – пообещал замполит. – Еще скамейки надо будет изготовить.

– И трибуну, – добавил парторг.

– Правильно, – подтвердил замполит. – Трибуну обязательно. Вот всем этим ты и будешь заниматься.

– Слушаюсь, товарищ майор, – без энтузиазма ответил я и, помедлив, спросил. – А стройплощадка? Я у командира батальона под особым надзором.

– Это наше дело, – строго урезонил меня замполит. – Идите с парторгом, осмотрите помещение и подготовьте список работ и необходимых материалов. И учтите, до первого мая все надо сделать.

Ремонт клубного помещения сделали быстро. Плотники сноровисто устроили сцену, штукатуры выправили под малярку стены, маляры побелили и покрасили потолок, стены и окна. Старшина первой роты выделил солдат вымыть полы после всех этих дел. Когда помещение клуба предстало в своем обновленном виде, майор Шипулин с парторгом привели в клуб полковника Харкина. Я этого не ожидал, встречаться с полковником мне не хотелось. Когда в помещение вошли офицеры, я вместе с Костасом тянул филенку по верхнему уровню панели, окрашенной масляной краской. Я поставил на табуретку банку с краской и кисть и повернулся лицом к начальству. Орла стал рядом со мной.

Парторг доложил полковнику, какие работы были выполнены и что еще предстоит сделать.

– Мы здесь организуем библиотеку, повесим занавес, будем заниматься художественной самодеятельностью, устроим экран для кино.

– Сцену надо оформить, – предложил полковник. – Заднюю стенку.

– Это мы имеем в виду, – заявил Шипулин. – В политотделе я видел на сцене большой портрет товарища Сталина и украшения из красного материала.

– Где же мы возьмем большой портрет товарища Сталина? – пожал плечами полковник. – Заказывать обойдется дорого.

– У нас имеется свой художник, – майор кивнул головой в мою сторону.

– Мосягин, что ли?

– Так точно, Мосягин. Это же он рисовал портреты в ленинскую комнат у.

Харкин своим животом в расстегнутой шинели повернулся ко мне и спросил:

– Сможешь нарисовать большой портрет товарища Сталина?

– Так точно, смогу, – принимая стойку «смирно», ответил я.

– А ты раньше такие портреты делал?

– Так точно. Мне приходилось писать большие портреты товарища Сталина во время службы в других воинских частях.

Харкин помолчал. Шипулин и парторг тоже почтительно молчали.

– В увольнение ходишь? – спросил полковник.

– Никак нет, не хожу.

– Что так? Срок твоего наказания кончился.

– Не приспичило, товарищ полковник.

Харкин хмыкнул и повернулся к Шипулину. Вдвоем они ушли из клуба, а парторг остался.

– Ты чего так с комбатом говорил? – напустился он на меня.

– А я с ним не разговаривал. Он спрашивал, я отвечал.

– Отвечать можно по-разному.

– Я отвечал по уставу.

– И что вот ты в бутылку лезешь? – парторгу хотелось вызвать меня на дружеский тон. – Комбату звонили из МОГЭСа и с похвалой отозвались о вашей работе. Кто-то из профкома звонил, говорил, что прислали хороших мастеров и что все работали старательно и вели себя прилично.

– Хорошо бы, товарищ старший лейтенант, это сказать всем, кто там работал, – попросил я. – Приятно было бы им.

– Я скажу Тарасову, он сам это сделает. Но вот ты, почему ты перед полковником ерепенишься? Благодарность, может, объявил бы за работу в МОГЭСе, а теперь что? – Успехов покачал головой. – Мы вчера в политотделе были с Шипулиным, так полковник Воронов спрашивал про тебя и говорил, чтобы мы не очень зажимали Мосягина. Майор сказал ему, что мы назначаем тебя заправлять клубом и библиотекой. Понял, товарищ старший сержант?

– Так точно, товарищ старший лейтенант. Понял, что вы меня помиловали. Только я в этом не нуждаюсь.

– Ладно! – махнул рукой парторг. – Шипулин тебе сам объявит про твою новую работу. Ты не показывай вида, что знаешь. И не лезь в бутылку!

В этот же день меня вызвал замполит и сообщил мне о новом моем назначении. К тому, что сказал парторг, майор добавил, что я буду выполнять еще обязанности почтальона.

– Чего молчишь? – спросил майор. – Или тебе все это не нравится?

Я спокойно ответил, что я служу в армии шестой год и привык выполнять приказания начальства вне зависимости от того, нравятся они мне или нет. Ответом моим майор остался недоволен. А я подумал: «Подобострастия от меня не дождетесь, товарищи начальнички».

– Ладно, – сказал майор. – Нарисуй план оформления задней стенки сцены. Надо показать командиру батальона. Сделай хорошо, чтоб ему понравилось.

Так я получил новое назначение: стал завклубом, библиотекарем, художником-оформителем и почтальоном в одном лице. Мне шел двадцать четвертый год. Никаких сведений о сроках демобилизации не было.

Портрет Генералиссимуса товарища Сталина я рисовал уже в новом клубе. Почти двухметровое полотно я установил у окна так, чтобы свет был слева и работал не спеша, испытывая при этом давно забытое мной чувство покоя и удовольствия от выполняемой мной работы. Больше года я ничего не рисовал, но навыки сохранились и техника сухой кисти не подвела меня и теперь. Портрет товарища Сталина, пятого и последнего русского Генералиссимуса (а может быть и последнего во всем мире) получился нормально и я сам был доволен своей работой, чего давно со мной не бывало.

Портрет установили на невысоком постаменте, устроенном во всю длину видимой между кулисами сцены. По краям портрета я разместил по три, красным сатином обтянутых, узких подрамника, уступами расходящихся в разные стороны. Таким образом, портрет был отделен от стены и вся композиция получилась нарядной и торжественной. Приходило начальство и в основном отзывалось одобрительно. Начальник особого отдела с присущей ему бдительностью указал мне, что правый ус у товарища Сталина получился неровный. Я присмотрелся и заметил, что в растушевке фона около усов просматривалось небольшое посветление, отчего казалось, что ус сливается с фоном. Я взял кисть и подтемнил это место. «Ну вот, теперь все хорошо», – удовлетворенно отметил особист. Замполит тоже не обошелся без замечаний. Он выразил сомнение по поводу того, почему по краям портрета установлено по три красных планшета и нет ли в этом какого-то смысла. Я ответил, что смысла никакого нет и что такое число красных планшетов определилось композиционной уравновешенностью.