Евгений Пинаев - Похвальное слово Бахусу, или Верстовые столбы бродячего живописца. Книга вторая

Мысли мои по-прежнему шли в кильватере «Крузена». Такой уж, видно, сегодня день. Бард Городницкий, человек штатский, геолог, ходил на барке под флагом военно-морской гидрографии. Моим боцманом на второй грот-мачте был Витька Майоров, последний представитель военморов, оставшийся на паруснике и после того, как судно передали учебному отряду «тюлькиного флота». Возможно, Майоров знал Городницкого, а я вот в те годы даже не слышал о нём. Не интересовался бардовскими песнями. Только книжка и просветила. Рич, конечно, поведал Витьке, «кто есть ху». Что из двух «мазил», прибывших с Урала, один, который Гараев, тоже не лыком шит и кое-что волокёт «в парусах и руле, как в звёздах звездочёт».

– А скажи мне, матрос першего классу Мишка, как называется тот блочок, что болтается на штаге? – спросил боцман, когда мы – кажется, было это в Вецмилгрависе – основывали новые лопари грот-брасов.

Я понял, что Витька затеял проверку «на вшивость», и потому не стал тянуть с ответом: «Канарей-блок его зовут, господин боцман… А служит он для подъёма родного советского флага». Витька булькнул смешком и уж больше ко мне не приставал, потому что, сказал он, я первый, кто назвал его правильно. Где ты сейчас, боцман Майоров? Нет ответа.

Да, ответа нет, хотя кое о ком мне что-то известно.

После рейса «Крузенштерн» ушёл в Кронштадт для переоборудования на тамошнем морзаводе. Ремонт растянулся на несколько лет, и команда разбрелась. Что ж, рыба ищет, где глубже.

Рич Сергеев окончил курсы рефрижераторных машинистов, Минин стал капитаном танкера «Алитус». Я встретил их в семьдесят шестом у берегов Марокко, когда работал трюмным матросом на плавбазе «Ленинская «Искра». Танкер снабжал нас водой, а «Неман» Рича брал в свои трюма нашу рыбу. Там, в океане, я виделся с Ричем в последний раз. Вскоре он умер в своей рижской квартире, когда жена находилась в Ленинграде. Лежал, бедолага, хладным трупом два дня, пока не спохватились на пароходе: «Непорядок! Человек не прибыл на вахту!» А с Лео проститься не получилось. Радист отдал концы в столовой, сидя на стуле, как Серёга Орлов. Жена ушла на раздачу при живом муже, а с обедом вернулась к покойнику. Инфаркт. Что ж, лёгкая смерть – тоже подарок судьбы. Тихо ушли мужики в последний рейс, отчалили, не попрощавшись, как Виталий Бугров, как Никола Алёхин, заводила, хохмач и прекрасный живописец. Помнят ли его нынешние? Нут-ка! Вряд ли.

– Мне бы такую на финише, а, Дикарка? – спросил, поднимая с колен поводок.

– Только после меня! – ответила любимица. – Не переживу. И вообще, не о том думаешь. Смотри, смотри, проезжаем ТУ САМУЮ церквуху. Глянь, купол ставят и окна закладывают.

– Не все… Только те, что были на верхней палубе. В терёхинской мастерской.

– Где окорок висел? – облизнулась она. – Или ветчина?

– Где скрипка играла! – осердился я. – Тебе бы только пожрать. Вставай, приехали. Надо бы помянуть сегодня ребят, выпить за тех, кто в звёздном море продолжает свой путь, а кое-кто и в земных морях. Стас, к примеру. Его, железного, и годы не берут.

– Мне – пожрать, а тебе лишь бы повод выпить! – запоздало огрызнулась она и торопливо – трамвай не для меня! – направилась к выходу.

Мы пьём за друзей одиноких, почивших в могилах немых…

Я люблю песочные часы, географические карты издания XVIII века, этимологические штудии, вкус кофе и прозу Стивенсона.

Я знал, что торкнусь в запертую дверь. Взрослая поросль на работе, а сопливая – в школе. Но ключ у меня имелся свой, так что «ноу проблем».

Пока Дикарка обнюхивала старую подстилку и устраивалась в углу, я присел к телефону и набрал номер… для начала, Бакалавра-и-Кавалера: раздались длинные нескончаемые звонки. Так, осечка. Тогда позвонил Командору.

– Наконец объявился! – прорычал он. – Когда зайдёшь?

– А вот приму в ванне водокрещение и сразу погребу. Новости есть?

О новостях я спрашивал, скорее, по инерции, хорошо зная, что в ответ услышу о полном отсутствии таковых. Когда подолгу торчишь в захолустье, начинаешь невольно думать, что в городе события громоздятся друг на друга. Говорю не о повседневных дрязгах и грызне чиновных кланов, захвате предприятий, митингах и прочей пене нынешней жизни. Криминальные страсти тоже не для меня. «Жнецы новостей», как назвал журналистов Саймак, ежедневно вываливают груды мусора и грязи, убийство какого-нибудь «джентльмена удачи» превращают в драму чуть ли не космического масштаба. А по мне так умер Максим, ну и хрен с ним! За что купил, за то и получил. Ржа разъедает корпус расейского судна. Как оно ухитряется держаться на плаву? Уже все крысы вроде свалили за бугор, а оно бултыхается. На сей раз новости были. Вернее, одна, но стоящая.

– Привет тебе, Миша, из Севастополя, – отозвалась трубка на мой вопрос-запрос. – Олег прислал на дегустацию бутылку коньяка. Просит дать «Херсонесу» оценку знатоков.– Хе, я знаток «палёнки» и прочей дряни.

– Не прибедняйся! Бутылка ещё не раскупорена, – сообщил Командор и приказал безапелляционным тоном: – Поторопись, боцман!

«Так-так-так!» – говорит пулемётчик, «так-так-так!» – говорит пулемёт, втаскивая телефон в ванную, где из крана уже хлещет бурая жижа – скорее дёготь, чем вода. Пока она стечёт, нужно позвонить Дрискину, вспомнил я и звякнул владельцу сортиров, унитазов и писсуаров. Прохор Прохорыч попросил меня связаться со столяром-плотником Валькой Кокиным, моим давним приятелем по худфонду, который затягивает установку панелей в новом офисе олигарха и тем самым срывает презентацию новых итальянских унитазов. Я спросил о деньгах, и Дрискин пообещал завтра же расплатиться за «видики».

Я положил трубку и… и набрал Валькин номер. Сонный голос, помедлив, осведомился, кто беспокоит рабочего человека, только что прикорнувшего после ночной смены.

– Это Гараев. Ладно, спите, юноша. Перезвоню позже.

Через пятнадцать минут вода приняла сносный оттенок, через полчаса я приблизился к завершению омовения, но тут затрезвонил аппарат, прикрытый полотенцем.

– Да-а? Еропкин на проводе.

– Рядовой Кокин проснулся! – доложил аппарат. – Скажи, однако, зачем меня разбудил? Что-то случилось?

– У Дрискина, Валька. Ты срываешь ему презентацию унитазов. Но самое главное, Прохор сказал, что пока твой Кокин… – представляешь, МОЙ! – не покончит с панелями в его кабинете, я не получу денег за картины. Чуешь? – покривил я душой.

– А ну его в задницу! – отозвался столяр-умелец. – Я не лошадь, чтобы задарма работать. Тебе, Мишка, я мог за так выстрогать мольберт. По старой дружбе. А на него бесплатно горбатиться не буду. Так и передай мистеру Твистеру!