Ана Мелия - Наливай и читай. Сборник душевных историй и напитков

С праздника Ксюша бежала так, будто вся его родня хотела догнать ее. Но не от них бежала – от себя. От собственной беспросветной тоски, от правды, на которую уже не могла клеить стикеры с сердечками. Ей не просто не везло, тут дело было в другом: что-то внутри явно было сбито, какой-то важный радар, который показывал направление к счастью. Он словно размагнитился за эти годы мучительной охоты за мечтой, дал такого крена, что теперь вон куда занесло. А что было важным на самом деле, она не знала. Так же, как теперь, не знала, что такое любовь и способна ли она на нее.

Дома накрыло, и спустя пару месяцев стало понятно, что это серьезно. Не помогали подружки, злили родители, достала работа, даже Бриджит Джонс невыносимо бесила. Она вставала по утрам, умывалась, завтракала, а внутри было мутное ощущение, что сон только начался и это все не по-настоящему. Что ей не тридцать пять, что она не глушит боль алкоголем и снотворными, что мир вокруг не точит ножи. Ей хотелось проснуться, она щипала себе запястья до кровавых синяков, свешивалась через подоконник окон, чтобы вздохнуть как можно больше воздуха, но ничего не помогало.

Она забросила салоны красоты, состригла наращенные волосы, достала пирсинг и перестала краситься. А боль внутри только набирала обороты, да так, что порою хотелось в это самое окно головой вниз. И весна за окном как будто только подыгрывала – шли такие дожди, будто сам Бог заказал ей отпевание и велел оплакивать что есть сил.

Так, впервые за долгие годы, в холоде и серости, без молоденькой зелени, наступила Пасха. Мама вздыхала, глядя в окно: «Как же так, на Пасху же обычно тепло». Она с трудом уговорила Ксюшу дойти до церкви, постоять на службе, обещая уйти сразу же, как только Ксюша захочет.

Что-то надев на себя, она вышла из дома. Постояла под дождем, промокнув насквозь, и, только пожалев замерзшую мать, пошла за ней. Внутри церкви было тепло, пахло воском и ладаном и казалось, что поют ангелы – местный хор был откровенно хорош. Ксюша заслушалась. А пришла в себя, когда мама тронула за локоть: вздрогнула, оглянулась, поняла, что большинство прихожан разошлись.

– Не знаешь, сегодня еще исповедуют? – вдруг спросила маму, которая от неожиданности засуетилась, побежала узнавать.

Они были не особо верующими, в церковь ходили только пару раз в год по большим праздникам и местные порядки не знали. Но мама быстро вернулась:

– Батюшка сказал, что исповеди и причастия закончились, но если дело важное, в порядке исключения может поговорить.

– Важное. Жди меня здесь.

Ксения заново повязала платок, убрав выбившиеся пряди волос, и подошла к батюшке. У него были добрые глаза, и ей это показалось достаточным основанием довериться. Она честно призналась, что исповедуется впервые, он также честно ответил, что это, конечно, все неправильно, не по порядку, но раз такое дело, готов ее исповедовать.

И Ксюша начала рассказывать. По церковным меркам это было все криво и нескладно, но она говорила без остановки, сначала стесняясь и пряча глаза, а потом – с жаром, с такой болью, будто печи размещались не в аду, а внутри нее. За годы скитаний по чужим судьбам она собрала такие мешки обид и разочарований, что, казалось, останови ее сейчас, так точно не выдержит, рассыпется, расколется на части. Она плакала, срывалась на крик, но продолжала рассказывать ему все, в чем давно хотела признаться самой себе. Что в поисках чужой любви она потеряла и любовь к себе. Что ошиблась в самом главном, решив, будто кто-то сделает ее счастливой, отрезая за это от себя кусок за куском. Она говорила без остановки, а он молчал, слушал и смотрел на нее добрыми глазами.

В ту ночь Ксюша снова не спала, но ее бессонница будто сменила наряд. Из черных балахонов переоделась в легкое льняное платье, и мысли, которые мчались за бессонницей в бесконечных вагонах, тоже как-то посвежели и посветлели.

Ксюша стала чаще бывать в церкви: то помогала убирать, то собирала вещи неимущим, то просто заходила поболтать с батюшкой Олегом. В эти частые встречи рассмотрела, что он гораздо моложе, чем показался вначале: из-за бороды и густых бровей накинула ему лишний десяток. Спустя долгие и неформатные исповеди она и сама не заметила, как рассказала ему про всю свою жизнь. Все, что прежде закапывала в самую глубь самой себя, все, что годами не доставала и не проветривала, в эти встречи вырывалось само собой, словно много лет только и ждало этой возможности.

Так продолжалось до тех пор, пока однажды Олег не сказал, что ему надо уехать. Куда и на сколько не уточнил, а Ксюша и не стала спрашивать. Тот пазл, что годами был разбросан в ее душе, вдруг сам собой сложился. При том тепле и доверии, которое она испытывала к своему другу и наставнику, и даже некоторому влечению к этому спокойному и по-своему красивому мужчине, она больше не срывалась в болото своих привычных страданий. Высушив его, она вдруг поняла, что почва эта вполне жизнеспособна и при нынешнем уходе больше не нуждается в удобрениях.

Ксюша почувствовала, что больше не одинока. Что у нее есть она сама, вера и гармония, которую обычно люди называют «Богом». Поэтому только пожелала Олегу хорошей поездки и еле коснулась его руки, отчего он тут же поднял свои добрые глаза и улыбнулся ими – так, как умел только он.

Когда через неделю он позвонил, она даже не узнала, кто это. Ведь за все это время они ни разу не разговаривали по телефону, не виделись вне церкви. Сказал, что им надо поговорить, договорились встретиться в сквере у дома. И когда встретились, она этим самым радаром, что все годы крутился, как сумасшедший, вдруг почувствовала: все серьезно.

Он то и дело отводил взгляд, слова давались ему с трудом, но наконец он, с запинками и паузами, смог сказать ей главное. Что до встречи с ней готовился уйти в монахи, что его давно перестала интересовать мирская жизнь и хотелось посвятить себя служению Богу. И что он даже просил благословения настоятеля на уход в монастырь, но настоятель, вопреки надеждам и ожиданиям, сказал, что не видит его монахом, а значит, ждет его другой путь.

– А когда я с тобой познакомился, сразу подумал, что он тебя имел в виду. Ты и есть мой путь. И я ездил в монастырь, но теперь чтобы просить благословения взять тебя в жены. И настоятель, он же мой духовник, едва только меня увидев, сразу сказал: «Ну вот и ты нашел свой путь. Теперь я за тебя спокоен». И благословил.

И как-то совсем по-киношному вдруг раздался звон колоколов с храма неподалеку. «Ну еще бы голуби пролетели, и тогда полный порядок», – улыбнулась Ксюша. А платье на свадьбу выбрала совсем простое, но шло оно ей необыкновенно.

Знаете, какие вопросы я не люблю?

Из категории «А какой у тебя любимый фильм? Книга? Блюдо? Время года?»