Н. Храмов - Звукотворение. Роман-мечта. Том 2

К тому времени, когда она взяла себе Серёжу, отца и матери у неё уже не было: задолго до старости помирал люд простой. Тяжёлая жизнь заставляла рано в могилы сходить, только тяжёлая жизнь – голодная, нищенская. Оголишная. И заботушка о братишках-сестрёнках меньших пала на Катины, развёрнутые встречь бедам, плечи. Хорошо хоть, земелька, огородишко свой имелись. А ещё хорошо то, что Серёжу приняли с нежностью, не увидели в нём седьмого в общей сложности рта – напротив, прониклись домочадцы невеличкие умилением искренним, расстрогались, когда комочек маленький, беззащитный, живой, в их мирок дружный попал – полюбили ребятёнка сразу, налюбоваться-наиграться им не могли к заботе новой Екатерины Дмитриевны.

Пару лет назад побывал проездом почти в деревушке тойной офицерик девятого, дворянского, между прочим, роду-имени Павел Георгиевич Бекетов – дальше продолжать? И пошла она, Катюша, под венец, стала Бекетовой, родила сынишку, да помер младенец, это мы знаем. Муж ещё раньше на фронт убыл: служба-с! Осталось только доложить читателю, каких мук, раздоров и сомнений внутренних стоило ей, чтобы отписать половинке своей на «германскую» про горюшко случившееся и сообщить в придачу о Серёженьке-приёмыше, хотя Павлушу любила, верила: истолкует верно решение оное, поддержит, благословит (не за ради красного словца!) Лгать, выдавать Серенького за Сашка в мыслях ни минуты не держала: и не в соседских языках длинных дело тут, просто не хотела на неправде семью строить. Супруга уважала. Себя. Будущее сына – сына! – превыше всего ставила. Ответственность такая дорогого стоит. К чести Павла

Георгиевича, не обманулась Екатерина в надеждах-ожиданиях. В письмах редких офицер бравый нежно успокаивал хозяюшку милую, обещал воротиться с победой и помочь в налаживании быта-уюта семейного. Кстати, деньжат регулярно высылал, не смотря на то, что не больно аккуратно в полк, где служил-воевал, довольствие финансовое подвозили. Иначе бы – тоска зелёная, ой, как худо пришлось бы родимице.

Деревенька, где происходили события, Малыклой называлась, и в среднем течении Волги бедствовала, как сотни других поселений подобных – до Симбирска рукой подать. В ней, посконной, и сделал свои шажочки первые Серёжа Бородин, получивший с лёгкой руки Екатерины Дмитриевны отчество от Бекетова – никому и дела не было до мелочей этих!

Широко, привольно разливалась весной великая река народная… и выходила река из берегов, к неблизким ли, близким строеньицам подступала вплотную, затопляла не одно и не два домишечка… и стремилась река дальше, дальше, отвоёвывая у суши-пахоти вёрсты целые столбовые, и сливалась река с озерцами, протоками небольшими, образовывала сплошной под небом глазуревый покров, статью своей державу российскую напоминая… Чудилось: в неутомимом, могутнем, вместе с тем и сдержанно-замедленном порыве большой воды кроется нечто родственное душе русской, мнилось: в текучих, переливающихся пластах волнительных страстно произрастают вековые корни древа жизни… Обильно цветущая лиственница сменялась в краях здешних полями заливными, к которым подступала степь безбрежная-калмыцкая, подкрадывались из-за горизонта леса дремучие, замуромские… а из далёкого далёка доносилось едва угадываемое, неуловимое дыхание тайги… Так прибоем незримым накатываются весна, лето, осень, зима… подтверждая вечное движение сущего в мирожитии… И почему-то оченно кажется: всегда было, всегда и будет эдак, ничто и никогда не изменит установленный свыше порядок вещей, хотя, по трезвому раздумью, сознаёшь-таки, что миллионы лет назад ничегошеньки этого не существовало в помине. И действительно, глядя на деревце юное, на следы рыбарей да бурлаков (особливо в 19-м веке…) вдоль побережья песчаного, иной раз невольно проникаемся мы ощущением, что приметы сии не вчера и не час назад появились – что вековечны они, впечатаны, впаяны в окружающее, словно диковинные инклюзы в необъятный янтарище поднебесный. Чувство светлое и понятное: исподволь хочется ведь о времени быстролётном забыть, о том, что непостоянного больше, больше, (увы?)… Приятно, сладостно, сливаясь с чем-то конкретным, неброским, но имеющим место быть, дополняющим фон неповторимый, замирать от мысли: ты, имярек, также уникален, своеобычен и являешься штрихом наносимым в панораме изменяющейся бесконечного мига земли… И на Волге, «туточки», желание окунуться с головой в обманку оную возникает стихийно-страстно, само по себе. Об ином напрочь забываешь, растворяясь в ипостаси величественной, подпитываясь флюидами соборности, славы славянской, подпадая под перезвоны чернокрасные оков-колоколов – звуки те будто вниз по Волге плывут, ровно плоты с виселицами, на которых пугачёвцев казнённых для усмирения духа бунтарского «сплавляли». Именно здесь начинает человече божий возвращаться к истокам собственным, он останавливается, замирает в лихорадочной гонке по замкнутому кругу, прислушивается к сердцу, открывает в нём новые залежи глубинные, стремится к заповеданным тайникам души своей… А потом, позже, будет благодарить небо за воспоминания о чуде единения с рекой такою, за то, что хотя бы один-единственный раз испытал былинное, богатырское счастье в крови!

Вот что такое Волга для истинно русского человека.

И на её берегах сделал Серёжа свой первый шажок.

За ним второй, третий… последующие – обычное детство бедное. И вместе с тем – богатое-препамятное на всю оставшуюся каторгу, не жизнь, на отпущенный до дней конца срок. За вёрст же тыщи отседа без пяти минут майор Бекетов, будущий штабс-офицер русской армии (делал, кстати, успешно-быстро военную карьеру], водил солдатиков в атаки на супостатов, пил много-часто, чего раньше себе не разрешал, в картишки резался, оказываясь больше в выигрыше, между прочим, и деревенскую Венеру нежно вспоминал…

Под притолокой небной горячо, привольно жить! Всполохи златомаковые церквей, отражения ломкие в зерцалах волглых зорь-зарниц, крестов на погостах, что одноного с холмиков печальных бегут-не сбегут… выжеги залпов ружейных-пушечных – день за ночью да воочью, день и ночь – с сердца прочь… Поспешали годы. Не было покоя. Не снился даже! Не приходил – удалялся. Вздыбилось население – руссы иже с ними! – и не мужичьё сиволапое, а такие, как Иван Зарудный, Трофим Бугров… На устои самодержавные замахнулись лучшие из лучших представителей народа излупцованного, революцию им подавай! Не абы какую революцию, а самую что ни есть справедливую: выстраданную. Светлое грядущее за прошлый гиблый кошмар! А ведь верно: отчего одним позволительно холить себя и помыкать другими, большинством, и отчего большинству оному неможно по-человечески жить-быть? Где же тут мораль православная, заповеди Божии? Выходит, не христианская, но христопродажная налицо! И всё – баста. Да здравствует «победоносная коммунистическая революция»! Да здравствует Ленин!!!