Н. Храмов - Звукотворение. Роман-мечта. Том 2

Лозунги? Иллюзии? Химеры?!

Конечно, спустя столько лет втоптать в грязь векожизненную деяния большевиков, их идеалы, слёзы побед и утрат, и ошибок смелых, трудных и… большого труда не составит, ежели креста на тебе, как говорится, нет, последнюю совесть потерял. Переиначить, с ног на голову перевернуть, охаять, высмеять, нацарапать, что было плохого и после размазать – нате, мол, вам, глядите, потомки дорогие, что отцы и деды ваши натворили – это пареной репы проще, всё равно что пальчики в кукиш сложить! А что, собственно, натворили? Да-да, что? Когда народ, народище целый, многоликий, двужильный, столетиями мордовали, на цепи держали, насиловали помещики-капиталисты, купцы, попы, чинуши, прочие «господа-с»!!! ЧТО? И тогда, в грозовую пору, на переломе историческом, поистине большинство как раз и знало: верно, единственно правильно поступает, ибо терпеть унижения, оскорбления, пытки, хуже – обездоленность и выживание нищенское, терпеть власть имущих нельзя. Национальное достоинство, русский дух восстают!.. Иной участи, другой, светлой! судьбы добиваться должно. И не прописные истины это, не хрестоматийные понятия. А если кому не по нраву слова такие, что ж, – правда больно глаза колет, факт! Ответно и во сто крат острее, острее острого разит наповал мразь многомастную, притёрлась что… На то и правда она.

…Тогда, на рубеже социальных эпох, люди прозревали, проникались необходимостью в корне изменить существующее положение дел. Прозревали в городе – на заводах и фабриках, прозревали в деревнях – на нивах несжатых-некрасовских… прозревали и на фронте, на передовой, приговорённые к смерти в окопах роковых. Массами народными овладело одно желание: сбросить ненавистных поработителей ярмо и свободно, гордо, высоко подняв голову, шагнуть за птахой синей… Кто скажет, что не так оно было?!

На одном из участков русско-германского, длинно проходящего по горам-долам, а больше – по судьбам живым и душам мечущимся, братались солдаты двух противоборствующих сторон. В зеленеющем глухо распадке происходило…

– Косьма, Михай, Ваньча! Айды-но седа! Вишь, ихние то ж белый флаг выкинули! Вестимо, кутерьма ся им во как набрыдла. Пора и нам херить ентое дело!

Зыркнул на офицерика, намалёванного словно:

– Чевой-т, вашбродь, приуныл? Кончилось твоё время! – и, юркий, невысокий, поштиблетил как в сторону неприятельской траншеи, метрах в трёхстах с гаком в уютной ложбинке прорезавшейся недавно: там, притороченное к поставленному на попа пулемёту WWIMaxim, пузато развевалось белое шмотьё. Покандыбачил, снимая на ходу видавшую виды линялую гимнастёрку отбросив демонстративно в кусты собственное оружие, засучив по локоть рукава нательника потного и выставив напоказ оглобли: вот, мол, глядите, черти, безоружен я, с миром иду!..

– Апогодь, слышь, Буян! Намеднич одного свои ж и хлопнули. Попервой с хвицерами разобраться б…

Между тем, пока тот, низкий, длиннорукий, прозванный Буяном за ртутную неугомонность-живость, пёхал склоном пологим вниз, не забывая однако петлять да припадать к земле грязной, осклизлой, у фрицев также брожение зачалось: несколько фигурок отделились от передней линии и большими неуклюжими горошинами, к которым словно приделаны были ножки, увеличиваясь, вырастая в силуэты неузнаваемые-различаемые, покатились нелепо навстречу… Приближались и крики, заполошные, гортанные… (Пройдёт время, высветится и эта страница истории. Братались не только англичане с германцами под Рождество, но и наши русские солдатики бравые с теми же немцами и происходило это в 1915 и позднее, во время описываемых здесь событий – вплоть до завершения издевательского, дикого до безумия взаимного смертоубийства посланных на заклание рабов с всевозможными нашивками и погонами на гимнастёрках).

– Рус! Рус! Иван! Не стреляйт! Комрад – друг, фройнд-шафт… ка-ра-шо!! Мир! Мир!..

– Х-хы! В-во Ганс чешет! – обернулся к столпившимся русским солдатам, которые, кстати сказать, хитро обложили офицерика лубяного, приунывшего, дабы в озлобленности и лжепатриотизме тот не пальнул в Буяна, некто долговязый, белобрысый… потом, сплюнув радостно, хмылко, но с озаботцей, – кабы чесалку не потерял!

– Наш Буян не лыком шит! Прёт себе… – отозвался басок из толпы.

Что ж, верно: пёр напропалую и в неудержимости залихватской сквозило счастливое, детское даже нетерпение – оно прорвалось наружу в смачном матерке сложной, видать, чисто буяновской закваски:

– Растудыть твою Голгофу, христабогадурумать!! Да! Да! Найн война, найн!!! Мир!! Мир!! Иду-у-у!!!

Показал опять руки, для чего остановился, повертел-по-крутил кистями волосатыми на манер клоунов перед публикой: чисто, мол, гранаты никакой не тащу и за пазухой зла-умысла нетути. Опять выкрикивать стал:

– Едрёна покровка! Сучка-тучка! Эх, исусики!!

Немец, опередивший товарищей своих, споткнулся обо что-то, чуть не свалился под ржач обоюдный, но равновесие удержал, рванулся, обошёл-таки сослуживцев, тех, кто успел ему показать спину, и, растопырив объятия, через секунду-другую первым оказался перед Буяном… но застыл, не зная, что дальше-то делать. Буян, не будь плох, шуткуя, двинул несильно фрица по плечу, залопотал жёстко, ломано, нечленораздельно, вроде «собиралися грибы на войну итить!..» При этом пару раз снова хлопнул «нема» по чему попало… А ещё через несколько минут десятки солдат с обеих сторон уже стеснились в низинке хлюпкой: весна, шум-гам, говор твердоязычный, грубоватый – и родимый, посконный с загогулинкой, с матерщинкой и с чувством-с, чувствием особенным – всё тут смешалось, как в доме у Облонских!

– Братуги, скока ж можно, разъелды тя в хрящ, терпеть? Домой! Домой! Мировую рабочую революцию бузить! А боровов и наших, и ваших – нынче же, щас же забить! Поизмывалися в доску, но будя катам! Будя!!

…Сцену эту лицезрел со стороны помимо упомянутой выше мелкой сошки и майор Бекетов. Настолько быстротечно, сумбурно всё вышло, что он опешил даже, чего, правды ради сказать, за ним досель не наблюдалось. Замешательство его, однако, перешло вскоре в активность наибурнейшую: выхватил наган, в толчею живую разрядил и лихорадочно, и сознательно вполне, а вовсе не импульсивно, целясь именно в инициаторов, зачинателей беспорядка – в Буяна!

– Х-хадина! Ну ж и х-хадина яка! Хлопци, зараз я з нёго бишбармак робыты буду!

Со словами этими к Бекетову стоеросовый, косая сажень в плечах, детина шаганула, потирая «руки о брюки» и плюя беспрерывно на ладонищи будто из каменюки выдолбленные.

– Стоять, сволочь!

Щёлкнул разряженно-пусто наган, один на один с гневом праведным оказался Павел Георгиевич. Гримаса ненависти, злобы вместо лица… в глазах – копыта огненные: наотмашь палом разят… сверк! Сверк! Не подходи, быдль мужичишская! Пламена яри клокочущей окатят-ожгут враз. Впрямь – гидра…