Вячеслав Киктенко - Таянье Тайны

***

Сны, прообразы творчества… привиральные. Но и под спудом вранья-привиранья – правда. Подлинная правда. Тоже не сразу разглядишь, не сейчас поймёшь о чём это было, что говорилось, деялось, мнилось?..

Сны, туманы, праобразы…. чего? Всё чаще, пробуждаясь тревожно, вскрикиваю, ещё не очнувшись вполне – ага!, так вот, значит, куда манило, манит всю жизнь? В обитель, которую не нашёл на земле. А вот, всё ищу, ищу. Тайна с годами рассеивается, тает. А как без Тайны жить? Разве что памятью. Память свежее жизни. А ещё – воображение…

***

Воображение – воплощаемо. Воображаемое мощнее Случившегося. Мощней твоего общения, быта, дома, крова. Вот только разум и ещё что-то говорило: не твой дом, не твоё это. Ищи свою, только свою кровлю, ничего больше! Воображай, вспоминай…

***

Грусть прошла, – я вспомнил отца! Однажды, в солнечной яви мне вспомнился из детства забытый прииск золотодобытчиков.

Отец тогда взял меня в поездку с крупной гидрологической партией, и в одну из остановок на долгом пути я увидел как намывают золото. Более всего поразили слова отца о том, что основные золотые запасы страны составляются именно из песчинок. Крупицы переплавляются в слитки-кирпичики и хранятся где-то в тайниках государства. А крупные самородки – большая редкость. Это давало надежду. Отец опять помог…

***

…скрупулы сна. Огненные крупицы. Колошенья зарниц. Колоски сполохов.

Суслоны света. Светозерно…

***

Тает на свете всё. Тают тени, тает огонь, а с ним тайна. Тает огонь тайны, и не только он, огонь таимого. Очень долгое таянье. Таянье всего…

Вот и выходит, что жизнь, или очень большая её часть ничто иное, как —

Таянье Тайны…

***

…и была ночь, и был сон о Красоте. Красота – невыразимая какая-то. Красота возникает из уродства, из кривой чьей-то шеи, из кошмарного черепа… возникает в движении к чему-то. Но к чему? В какой-то момент она вдруг становится неописуемо прекрасной – до боли, до вздрога во сне…

А ведь это о Страхе! Сон о Страхе. Страх – с большой буквы.

***

Страх в предчувствии настоящего? Или, напротив, прошлого? Липкий страх бредовых, длинных ночей, помрачающих то лучшее, к чему тянулся.

Страх последующей грязи, не осознаваемый, но предчувствуемый. Боязнь оскорбить себя. Страх в предчувствии того, что останется от всей этой «грязи» лишь слабенький привкус путаной сласти, да ещё, пожалуй, жирный осадок горечи от недовоплощений. От сияний, помрачаемых временем.

***

Мозг… гигантская голограмма? Или малоуправляемый суперкомпьютер, в котором никто не способен толком разобраться? Да и как понять его, находящегося под костяным шлемом… может быть даже, под шлемом космонавта? Если череп, это и впрямь – шлем космонавта? На какую кнопку тыкать, в какой момент? Гипофиз, гипоталамус, эпифиз, сознание, подсознание, серое вещество… наверное, и белое водится, и чёрное. Почему нет?

На земле в этой клавиатуре никто не может разобраться. Но ведь мозг живёт, действует, работает, и порою очень толково. Но не сам же по себе действует! Сказки про самозаровившуюся и самоуправляюшуюся вселенную давно прокисли, безнадёжно устарели. Сознание и подсознание, а даже и глубинное бессознательное всё явственнее подсказывают – где-то должен быть центр управления, просто обязан! Но где, в каких туманностях, в каком времени или безвременье, называемом вечностью? Время исчисляется на земле, и опять же, весьма условно обозначено. Названо, обозвано так.

***

Но даже в полуфимических этих условностях безусловная данность, жизнь, а с нею осознаваемый тобой этот мир куда-то канет. Останется – память. Пусть даже на облаке. Память о страхе, горечи, жажде. И только там, в памяти, станет всё это иным, отстоявшимся и отлившимся уже в настоящих очертаниях и формах, а не только в полупризрачных, зыблемых страстями силуэтах. Они и на облаке не исчезнут.

Но если когда-то виделись в болезненном, лихорадочном состоянии переживания, пережёвывания ситуаций, и не столько психикой, разумом, сердцем, сколько жадностью, жирностью, плотью, то память опрозрачнивает их. Отформовывает, выстраивает.

***

Память свежее жизни.

***

Вспомнилась детская коллекция камней, намытых из увитого травой изумительного арыка, светло и весело, с радостным даже подхохатыванием и подскакиванием на земляных бугорках бежавшего сверху, с вершин ледниковых гор через весь город, в самые его низы, а потом выбегавшего в бескрайнюю степь и там умолкавщего, уходящего в знойную, растрескавшуюся от солнца глинозёмную почву, выпивающую его без остатка.

А по самому городу он ещё звонко журчал по песочку, по разноцветным, то матовым, то искристым галечкам. Отчётливо помню, как они светились, эти волшебные камушки, переливаясь в воде, как тускнели потом, вынутые из воды, подсыхали на солнце, покрывались грустными трещинами…

***

Грусть прошла. Я вспомнил отца.