Николай Самуйлов - Цветные пятна из чёрного ящика моей машины времени

Было бы здорово стать генералом!
Или полковником – бес им в ребро!
Я б с мушкетёрами – дружно, авралом —
Брал Ла-Рошель, штурмовал Фонтенбло.
При поединке с лукавым Рошфором
Я бы придумал немыслимый «па».
Пусть капитаном, но всё ж мушкетёром,
Встречает Париж – ликует толпа…
Для Ришелье я б остался педантом.
Я переспал бы с коварной Миледи.
Лишь бы из Лувра уйти лейтенантом,
Выбросив в Сену награды из меди…
Я б на базаре купил себе клячу,
И ускакал на гасконскую дачу…

Здесь жизнь и смерть навечно поселились.
И чёрное, и белое мы видим тут,
Где после траура все веселились,
А после пира тихо в мир иной уйдут.
И холодно, и жарко в этом мире.
И свет, и темнота господствуют везде.
Здесь теснота живёт в бескрайней шири,
А в мириадах – одиночество звезде.
Тут и потоп, и засуха кочуют,
И громы с тишиной ведут войну.
Конечность с бесконечностью ночуют,
Невинности вменяют здесь вину…
Тут правда с ложью делят крохи,
А миг венчает жизнь эпохи…

Тихо-тихо воет ветер
За стеной моей избушки.
Я вздохнул, и он ответил
По окну из снежной пушки.
В облаках луна ковригой
Прорывается из плена…
Я вздремнул, упала книга
Со стола мне на колено.
За обоями мышонок
Учинил скандал с соседом.
Заворошился котёнок
В кресле, у меня под пледом.
Замурлыкал зверь от ласки,
Зло зевнул и смежил глазки…

Ещё одно лето тихо кануло в Лету 1 1 Лета – река забвения в подземном царстве, воды которой заставляли души умерших забывать земную жизнь (др. греч. мифология) —
Затуманилась нега тёплых дней и ночей.
И не нужно искать в поднебесье примету,
Если вспыхнет зарница среди звёздных свечей.
Если ветер сердитый треплет ветви осин,
И трава под ногами уж не радует глаз,
Значит, скоро угаснет неба томная синь,
Значит, бледная хмарь опечалит всех нас…
А потом вдруг настанет тишина и покой —
После чёрных ночей – ожидание света.
И наместник природы своей нежной рукой
Раскрасит округу цветом бабьего лета.
И к нам, в дни радения, осень будет добра, —
В причёску добавит всем золотник серебра…

Есть науки – строгие и точные.
С ними можно в дебрях истины найти.
В них ответы – вечные и прочные,
Если, вычисляя, не свернул с пути.
Лишь история – наука прошлого.
Ей на знаки минус или плюс – плевать.
То изгоя возвеличит пошлого,
То героя станет грязью поливать.
Вот и думаешь в сей миг о прожитом,
Что родился под счастливою звездой.
А под финиш обретёшься под щитом,
Где фортуну интегрируют с бедой…
Я сегодня перед временем в долгу —
Плюс ли, минус – разобраться не могу…

Это где-то очень близко,
Рядышком – совсем-совсем.
И довольно-таки низко —
Можно трогать это всем.
Можно даже лобызаться
И в глаза ему взглянуть.
Это может показаться,
А потом вдруг увильнуть.
Это может быть коварным,
Если долго созерцать.
Можно зреть его шикарным,
Можно просто отрицать.
Это греет дом в ненастье,
Потому что это – счастье…

Меня томили в бедности,
Сполна морили голодом,
Чтоб я в своей безвредности
Тепло не путал с холодом.
Приноровили к простоте,
И приучили к участи,
Что жить я буду в пустоте,
Познав синдром живучести.
Потом кормили на убой
И в бой я шёл безропотно.
Но я остался сам собой,
Хоть это было хлопотно.
Сейчас живу при мнении,
Что был в употреблении…

Тлеют, тлеют угольки,
Покрываясь сединой.
В небе звёзды далеки —
Млеют пылью водяной.
Догорел ночной костёр,
Жаром в темноту дыша.
Свод небесный, как шатёр,
Вдаль уходит не спеша.
Лес осенний задремал,
Чуть шурша сухой листвой.
Этот шорох я внимал
Не по слуху, а душой.
И казалось мне в тот миг,
Что я мир земной постиг…

Я уже не охотник до грёз.
Их я с детства к себе приручил.
И в жару я мечтал, и в мороз,
И во сне себя грезить учил.
А теперь, стоит лишь закурить,
Никотином встревожить себя,
Как мой дух начинает парить,
Всю вселенную разом любя.
Я себя ощущаю, как мир,
Как живой галактический дом,
Где из чёрных таинственных дыр
Раздаётся божественный гром.
Я в такие мгновения мог
Подсмотреть, что там делает Бог!

Бедный мужик на российской дороге
Мыкает горе, который уж век.
Пустую башку да стёртые ноги
Себе приобрёл чудак-человек.
Когда-то на тройке летал, веселясь.
Когда-то чугункой Сибирь покорил.
И было, когда-то, на звёзды молясь,
Он первым над миром земным воспарил.
Но что-то случилось – недавно совсем!
Кони подохли, чугун на износе,
И общая блажь показала вдруг всем,
Как «наш паровоз» сошёл на откосе.
Когда же поймёт вечно бедный мужик,
Что этой дорогой забрёл он в тупик!?

Был то грубый осиновый кол —
Не берёзовый, не кокосовый.
Он и внешне, и внутренне гол —
Просто посох бесхозно-бросовый.
Кто-то взял и воткнул его
Прямо в лужу болотно-мутную,
Словно в небо из ничего,
В пустоту с синевой беспутную.
И никто на него не зарился —
Ни злорадства, ни сожаления.
Как он в жиже с осокой парился,
Сохранивши себя от тления!?
Бабьим летом в небесной сини
Мир увидел пожар на осине…

Неопознанный летающий объект
В моём детстве, отдалённом пролетел.
И с тех пор я, впечатлительный субъект,
За мечтою голубой уйти хотел.
Вместе с Друдом я свободу обретал,
С Ариэлем 2 2 Главные герои романов А. Грина («Блистающий мир») и А. Беляева («Ариэль») познавал добро и зло.
Гнул решёток неподатливый металл
И считал, что мне с мечтами повезло.
Повезло мне, потому что я рождён
В мире добрых и доверчивых людей,
Где свободой от рожденья награждён,
Где не мчит за мной на облаке злодей.
Но когда над миром стал парить и я,
То увидел в нём богов распятия…

Мы в розариях дерьмом почву удобряем.
Пораскинувши умом, химией воняем.
И уверены при этом, что в тепле навоза
Жизнь поведает поэтам, как родится роза.
Мы при детях пьём вино, хаем мирный атом,
Ночью лупим в домино, тёщу кроем матом.
И уверены при том, что ребёнку это
Будет рай, а не притон, и растим поэта…
Но когда увидит свет юное создание —
Не напишет он сонет, не построит здание.
Не бутоном он зардеет, а шипом-занозой,
Ибо он дерьмом владеет, а не нежной розой!
Тут бы и мораль извлечь в пользу экологии,
Но моя прямая речь не для филологии…