Станислав Хабаров - Вторая территория

На стенд явилось высокое начальство из Подлипок. Оно скептически поглядывало на работающий стенд и задавало провокационные вопросы. Стенд разворачивался, газовые двигатели работали. Перед этим комиссия была на запуске тормозного двигателя. Ребята ходили именинниками. Ведь это был парадный пуск. Его запускали несчётное число раз. Ему предстояло в полёте сработать единожды, но его гоняли сотни раз.

Привычно вспыхивали транспаранты запуска. Гудела эжекционная установка. За толстыми стёклами выложенного кафелем бокса защёлкали плунжера клапанов. Но вместо скрашенного разряжением гудения – молчание и нулевые показания приборов. Это была первая осечка. Ресурс двигателя давно был исчерпан.

Председатель комиссии назвал случившееся эффектом присутствия, а на ребят было жалко смотреть. Теперь комиссия ходила вокруг стенда третьего отдела. Придраться было не к чему: Ориентация работала как часы.

– А если ногой его пнуть? – спросил вдруг председатель комиссии. – Сработает?

Это было ударом под дых. Нити полифилярного подвеса, на которых висела вся груда металла были столь чувствительны, что при испытаниях задёргивали шторы на окнах и дверях. Малейшее дуновение влияло на стенд. Работали по ночам, когда уменьшалась вибрация пола. А он председатель, герой труда и известный человек позволяет так себе шутить. И Валентин ответил, еле сдерживая себя:

– Система компенсирует возмущение в пределах требований ТУ.

У отдела тогда было несколько собственных комнат. В одной из них, рядом с длинным, наколотым на несколько кульманов ватманом священнодействовал Башкин. Он что-то мерил, двигал движком линейки, объяснял, ругался, снова объяснял и исчезал куда-то. На одном из свободных кульманов чертилась схема. В комнату поминутно забегали, писали на небольшой грифельной доске, спорили и соглашались. Другими словами, в комнате царил бедлам. Хотя были люди, которых комнатная кутерьма вовсе не касалась. Возле окна блондин в очках понимал глаза к потолку и что-то записывал в тетрадь. Другой барабанил пальцами по столу и напевал.

Девушка, чертившая схему, сказала мне:

– Я вас знаю. Вы новенький. И эту схему придётся дочерчивать вам.

– Почему?

– На новичка. Вы новенький и пока войдёте в дело, вас будут чем угодно загружать.

Через пару минут в комнате появился Башкин и без паузы сказал:

– Слушай, Всеволод. Ты пока не у дел. Нужно вес панелей посчитать. Проставить вес. Выпускаем чертежи и нужно проставить вес панелей.

Я работал всего второй день, но в лаборатории все знали уже откуда я и как меня зовут. Вооружившись справочником и линейкой, я начал высчитывать хитроумные вырезы панелей. Всю первую неделю я считал веса панелей и был страшно зол на Башкина. А тот, хотя тоже недавно поступил, чувствовал себя рыбой в воде: бегал, проверял чертежи, писал инструкции, исчезал в цехах и выныривал у БэВэ. На неделе он съездил в Подлипки и вернулся довольный.

– Высокий уровень, – отзывался он о ракетчиках, – но нашего приборного производства им не переплюнуть.

Затем снова пропадал в цехах. Ему повезло. Все его противоречивые знания пришлись нынче к месту. С четырнадцати лет он работал в конструкторском бюро: копировальщиком, техником. Работая, окончил институт, к тому же он был радиолюбителем высокой профессиональной квалификации. Несомненно, он был талантлив в технике и в отличие от остальных сотрудников лаборатории не пугался обилия бумаг, сопровождавших новую систему. И хотя дело было новым, оно казалось привычным Башкину, и он сразу оказался на месте, нужным и незаменимым. Ему теперь казались смешными и его сомнения, и предварительные разговоры с Юрием Григорьевичем, Юркой Ивановым, с которым вместе они учились и который советовал ему пойти после аспирантуры именно сюда.

Диссертации он не защитил, увлёкся одной многообещающей схемой. Внедряя, работали они не за страх, а за совесть, и на прежнем месте его уважали и после ухода. Заслужил.

– Ты скажи о своих полставки, – советовал Иванов, – чтобы тебя сразу старшим инженером сделали.

Толя Пациора считался здешним аборигеном. Толины исходные казались мне загадочными. Я знал, что электронику первой с управляемым движением «Луны -3» создал именно он. Он появился в отделе ещё на пустом месте. «Сначала было слово». Затем отдел стал обрастать сотрудниками и комнатами. Прибористы уже не жались по углам, не спорили в коридорах на подоконниках. У них была большая светлая комната, рядом с синим стендовым залом и кабинетом БэВэ. В комнате появились особые, сделанные по заказу столы, запахло канифолью, замелькали экраны осциллографов.

– Смешно сказать, – рассказывал один из пионеров лаборатории, – вначале не было паяльников.

Прибористы сидели в нагромождении термостатов, стабилизаторов и трансформаторов, распакованных и в ящиках, чертили схемы, а затем паяли их на панелях из гетинакса. Теоретики редко заходили сюда «посмотреть экспериментальный подрыв электролитического конденсатора".

Прибегал озабоченный Башкин. Он уже негласно руководил не только конструкторскими работами, но и прибористами. Потом на одном из отдельских капустников, когда он стал уже официальным их начальником, его обозвали «всех паяльников начальником и триодов командиром». Позже он отстал от чертежей и занимался электронной частью, но пока успевал и там, и тут. А конструкторская группа, разместившаяся временно в красном уголке, была его любимым детищем.

Анатолий Пациора сразу заявил о себе. Бывает и так, человек работает, а его никто не замечает. Словно он- невидимый: присутствует и всё. И постепенно, как джин из дыма бутылки, он материализуется в глазах окружающих. А Толя стал сразу заметным. Он этаким шустриком сразу ввязался в спор с признанными авторитетами. Окружающие потешались: не он, мол, первый или последний. Ребята – зубастые и мигом причешут, но, к удивлению публики, шустрик не уступил и был признан всеми. С утра до вечера они корпели над вычерченной на миллиметровке схемой.

Затем пошли автономные испытания первой системы ориентации. По ночам крутились, разворачиваясь, динамические стенды.

Переспав часок, возвращались с вспухшими глазами. Тряслись на вибрационных стендах собранные и разобранные приборы. В вакуумной камере они теряли остатки газов. Тут же рядом Миша Чинаев корпел над схемой какого-то перспективного, неизвестного тогда ещё корабля «Восток».

Второй этаж.

Нас, переведённых в ОКБ-1 из НИИ-1 ГКАТ в 1960-ом году, разместили тогда в так называемом инженерном корпусе. Бледно розовый, в четыре этажа он тянулся параллельно бетонному забору вдоль Ярославского шоссе. Его отделяли от цехов роскошные яблоневые сады. Большую часть отдела разместили на четвёртом этаже, а меньшую: кого-куда. Например, наш комплексный динамический стенд – платформа на полифилярном подвесе – располагался рядом с проходной, по соседству со столярным цехом.