Агагельды Алланазаров - Поклажа для Инера

А Ахмед-майыла все не было. Стало ясно, что ждать его бесполезно. Солнце поднялось уже высоко и старик по всем подсчетам, учитывая и его сегодняшний завтрак у Халыка и долго прощание с другом, должен бы давно уж быть здесь.

– Надо ехать, – решил я. – Придется заглянуть в село, где живет Халык…

Поднялся, чтобы закрыть колодец циновкой, на мгновение оглянувшись – словно кто в затылок толкнул, – успел перехватить волчий, исподлобья, взгляд женщины. Она тут же опустила глаза. Мне стало не по себе: “Уж не хочет ли она все-таки окончательно добить меня?». Невольно посмотрел в сторону винтовки, которая лежала невдалеке, схватился, не знаю почему, за карман, где лежала запасная обойма, а потом устыдился, что так плохо думаю об Айнабат.

– Не будем ждать его? – отрывисто спросила Айнабат.

– Больше не можем, – стараясь, чтоб голос звучал как можно беспечней, отозвался я. – Надо узнать, что с ним. – Айнабат молча собрала посуду, затоптала костер и, пока я запрягал Боздумана, привьючила хурджуны на верблюда и сама села на него.

Миновав заросли, пройдя меж барханов, мы выехали на огромный, беловатый от соли, изрезанный длинными трещинами, такыр. С севера набежал ветерок, наполненный терпкими запахами трав: значит, впереди не такая безотрадная пустыня. Словно подтверждая это, вдали взмыли в небо и принялись кружиться стаи птиц. Вспугнул кто-то? Может, Ахмед-майыл?.. Ехать по такыру было легко и даже приятно – ветерок разогнал душный застоявшийся воздух и поэтому солнце казалось не таким жарким.

Мы приближались к месту, над которым метались черные птицы; они становились все крупней и кружились, падали к земле и снова круто уходили ввысь. Вьются над кем-то? Я на всякий случай снял винтовку с плеча, положил на стременах, всмотрелся. А-а, вот оно что – там, где кончался такыр, паслось стадо коров. Значит, повезло: можно будет расспросить пастуха, прежде чем ехать в село.

Услышав топот копыт, пастух повернулся в мою сторону.

Боздуман ступил на мягкую песчаную почву, заплясал, щерясь и отворачивая морду в сторону. Пастух, худой, изможденный, со старческим лицом, хотя угадывалось, что лет этому человеку не так уж много, вскочил при моем приближении, и как только я натянул поводья, удерживая жеребца, подошел ко мне. Задрав козлиную бородку, первый протянул обе руки, чтобы пожать мою ладонь.

– Эссаломалейкум! – приветствовал он и, не дожидаясь ответа, попросил с нетерпением. – Дай щепоточку наса, а то я совсем извелся.

– Нет у меня наса, к сожалению, – сказал я. – Как вас звать?

– Нагым, Нагым, – торопливо ответил тот, не отрывая от меня молящих глаз. – Можно и табачку, хоть вот столечко, – сдвинул все пять пальцев, показывая, как мало ему надо.

– Нету табачку, – я виновато и обескураженно развел руками.

Ожидание во взгляде Нагыма погасло, желтое лицо страдальчески сморщилось, стало еще более старческим.

– Про терьяк уж и не спрашиваю, – унылым голосом сказал он. И все же поинтересовался без всякой надежды. – Или есть?

– Нет, друг, – я сочувственно вздохнул. – Не употребляю.

– Терьяка нет, наса нет, даже табачка у тебя нет. Какой же ты мужчина? – зло заметил Нагым и, не отрывая взгляда от приближающегося верблюда с Айнабат, вяло съязвил. – Если не мужчина, зачем тебе тогда эта женщина?

Я чуть не рассмеялся, но сообразил, что этим могу обидеть человека, сдержался. Спросил, как можно небрежней:

– Яшули, вы случайно не знаете такого человека – Халыка, у которого жена Нурсолтан? – спросил я как можно небрежней.

– Кто ж его не знает, – Нагым пренебрежительно дернул плечом, если он, наверное, один в селе ест собак.

– Собак?! – поразился я. – Зачем?!

– А это ты у него спроси, – пастух, обозленный, что не удалось ничем поживиться у меня, ехидно заусмехался. – Спроси, зачем он сожрал старого кобеля Худайназара бая? Я спрашивал. Говорит, потому что кобель Худайназара еле ходил, а, значит, – жирный. Тьфу, погань! – И сплюнул под ноги. – Я теперь с твоим родственником, этим сопышкой Халыком, ни на свадьбах, ни на поминках рядом не сижу. Так и знай!

“Несчастный ты… Хочешь обидеть меня, задеть побольней, унизив родственника. Разве я виноват, что тебе сейчас, больному и разбитому, свет не мил?»

– И все же непонятно, – я искренне недоумевал, – зачем есть собаку? Он же не кореец.

– Зачем, зачем, – внезапно раздражаясь, визгливо выкрикнул Нагым. – Затем, что твой Халык-сопышка больной. Вот и лечился. Мне сам Овез, у которого всегда есть терьяк, – Нагым многозначительно посмотрел на меня, – сказал. Овез знает, Овез и обдирал этого пса Худайназара.

– Если у Овеза всегда есть терьяк, – соболезнующе начал я – сходил бы к нему и купил.

– Купить? – Нагым фыркнул. – На какие деньги?.. Или, может, предложить Овезу за терьяк эти лепехи? – Показал на часто усыпавшие пастбища и сухие, и свежие круги коровьего помета.

– Вижу, придется тебя выручить, – я подчеркнуто вздохнул, полез за пазуху, сморщившись от боли в плече. – Выручу тебя… Только и ты меня выручи.

– Все сделаю, все исполню, – Нагым даже запританцовывал от нетерпения, по-собачьи влюбленно и преданно заглядывал мне в глаза. Говори, что надо сделать!

– Зайди к Халыку, узнай, есть ли у него гость? Звать Ахмед ага.

– Хо, только-то и работы? – Нагым выхватил у меня из руки деньги, цепко зажав их в кулаке. – Это не работа – удовольствие: заглянуть на чашку чая, побеседовать… Жди, я скоро!

Заметался, поднял на бегу с земли маленький грязный узелок – с едой, наверно, – и сразу же отбросил его; схватил палку и, видимо, наконец-то придя в себя от неожиданной удачи, кинулся к ишаку, который пасся среди коров.

– Присматривай за коровами! – крикнул на бегу, обернувшись. Среди них есть и такие, что так и норовят – мотнул головой в сторону пестрой комолой, – приглядывай особо, не упускай из виду…

Ишак, на которого вскочил Нагым и которого принялся колошматить за своей спиной палкой то слева, то справа, припустил резвой рысью и вскоре скрылся за невысоким барханом вдали.

Я соскочил с коня; стараясь не делать резких движений, чтобы не потревожить рану, помог слезть и Айнабат с верблюда.

– Видишь, придется сделать еще один привал…

Пастух вернулся только к вечеру, когда и я, и коровы начали уже беспокоиться, – они вытягивали морды, принюхиваясь, прислушиваясь, иногда удивленно-вопросительно мычали и уже потянулись в сторону села, я носился на Боздумане, отсекая коровам путь, сбивая их в плотное стадо, и, откровенно говоря, вымотался. Стал уже подумывать, что напрасно сам не поехал разыскивать Ахмед ага, хотя и понимал, что это было бы сложно – надо брать с собой Айнабат, не оставлять же ее в пустыне: женщина с таким характером не будет дожидаться, поедет одна в Хиву и… заблудится, погибнет. Но и в Теджен ее брать рискованно – как поведет себя на людях? Может выкинуть какую нибудь глупость, почище попытки убить меня: закричит в оживленном месте, что я украл ее, попытается затеряться, скрыться… Где же этот проклятый Нагым? – все более и более тревожился я. – Вдруг накурился до одури и сейчас валяется где-нибудь счастливый и беспамятный. А тут еще стадо это. Что делать с коровами, пора их по домам. Придется, наверное, отпустить. Дома своих хозяев сами найдут.