Владимир Тучков - Вышка

То есть не только вспоминал, но и прикидывал, как могло бы получиться, куда бы все пошло, если бы в тот или иной момент пошел, условно говоря, не налево, а направо.

Жизнь была длинная, материала хватало.

В старших классах занялся боксом. Ходил в секцию вместе с тремя десятками пацанов из района. Колотил грушу. Потом по-петушиному наскакивал на партнеров в синих ситцевых трусах и китайских кедах «Два мяча». И это дело у него пошло. И тренер оказался опытный, и у него самого были неплохие задатки. Быстро прогрессировал. В девятом классе выиграл по юношам первенство городского «Спартака» в среднем весе.

Дальше – больше. В десятом стал чемпионом города. Ездил на область, где стал третьим. Тренер прочил большое будущее. Говорил, что если так и дальше дело пойдет, можно будет через годик войти в тройку призеров по РСФСР. А там и до Союза недалеко.

Говорил, что надо связать свое будущее со спортом. Поступить после десятилетки в институт физкультуры. И выступать, выступать, выступать, поднимаясь со ступеньки на ступеньку вверх, к чемпионству. «Ты со своими данными, – говорил Андрею тренер, – запросто можешь в сборную страны попасть. Будешь выступать за границей. У тебя, парень, начнется совсем другая жизнь».

Однако отец переубедил. Спорт, говорит, это не профессия. Самое большое лет до тридцати протянешь. И потом на хрен выкинут. И пойдешь, дорогой сынок, учителем физкультуры в школу. Ничего позорнее, говорил, для мужчины не существует. Армия – вот настоящее дело для мужчин.

Ну, это он, конечно, знал твердо. Был подполковником запаса, артиллеристом, всю войну прошел. И тоже без единой царапины, фигурально, конечно, выражаясь.

И пошел Андрей в Рязанское десантное училище. Как говорится, чтобы стать армейской элитой. Да, тогда всем в головы вдалбливали: ВДВ – элитные войска. Впрочем, и сейчас тоже вдалбливают. Потому что у десантников самая тяжелая служба. Чтобы подготовить из молодняка сверхлюдей, командиры истязают бойцов совершенно нечеловеческими тренировками, рукопашными боями, где сломанное ребро не считается серьезной травмой, многокилометровыми кроссами с полной выкладкой…

А полоса препятствий, где рвутся шашки, пусть и со сниженным зарядом, и свистят боевые пули…

А беспрерывные прыжки с парашютом…

А лежка между гусениц проезжающего танка…

А многодневная тренировка на выживаемость в незнакомой местности без пищи и воды…

А горная подготовка, когда на веревках по отвесной стене…

Этих «А…» Андрей Петрович мог перечислить в достаточном количестве. И все это он прочувствовал в училище на своей шкуре, выдубленной в конце концов до такого состояния, что от нее буквально пули отскакивали.

Те же изнурительные тренировки продолжились и на службе в «мирное время». Хоть у него этого самого «мирного времени» было не так уж и много. Перед Афганом были еще и Ангола, и Бангладеш, и Мозамбик.

Об Афгане, Анголе, Бангладеше и Мозамбике вспоминать не хотелось. Потому что там не было и не могло быть никакой поворотной точки. Не было возможности изменить дальнейшую судьбу. Родина кинула в пекло. Это был приказ, который выполняется. А выполняется он неукоснительно, потому что в 1974 году принял Присягу. Точка!

Длинные ноябрьские вечера давят. И прежде всего на барабанные перепонки. Давят абсолютной тишиной, отсутствием хоть какого бы то ни было звука. Воздух стоит обездвиженный. В застывшем студнем воздухе не распространяются даже запахи.

Отшвырнешь в набухшую от дождей траву окурок, а он пахнет и день, и два… Надо только подойти поближе, за пару шагов. Потому что повисшие в воздухе молекулы не в состоянии отлететь от окурка дальше, чем на метр.

Птиц не слышно. Не только их посвистываний и пощелкиваний – это давно в теплом прошлом, которое для брачных игр и выращивания потомства, – но и звука крыльев.

Лось в отдалении не протрубит. И не хрустнет поблизости сухой веткой, попавшей под копыто.

Волки не завоют. Эти ждут снега, отражающего лунную грусть.

И вся эта ноябрьская сурдокамера давит на барабанные перепонки до шума в ушах.

В один из таких вечеров Андрей Петрович вдруг услышал шаги. Довольно грузные. Медленные. Прерывистые. Где-то совсем поблизости.

Это не мог быть зверь. Потому что ворота были заперты, а калитка прикрыта, хоть и без засова. Калитка открывалась наружу. Поэтому лось или кабан не могли войти, боднув головой калитку.

Человек?

«Но откуда он тут, – соображал Андрей Петрович. – Никакого мотора не было слышно. А пешком протопать полсотни километров от ближайшей деревни… Да еще в темноте… По разбухшей от дождей просеке… Полный бред».

Сунул ноги в сапоги. Надел бушлат. Поверху дождевик с капюшоном. Взял фонарь. Ну, и карабин. Хоть еще лет десять назад ограничился бы одним десантным ножом. Годы безжалостны.

Вышел. Пошарил в пространстве лучом фонаря. Никого.

Окликнул. Строго так окликнул, чтобы незваный гость понял, что тут люди серьезные и решительные.

Опять никого.

Прислушался.

Вот – опять: шаг-шаг-шаг-пауза-шаг-пауза-шаг-пауза-пауза-шаг-шаг…

Пошел на звук, освещая фонарем дорогу.

Свернул за угол. И уперся в пристройку, где стоял дизель.

Дизель работал. Андрей Петрович настолько привык к его постоянному тарахтенью, что оно проходило мимо его сознания. И, следовательно, не вызывало резонирования барабанных перепонок.

Но сейчас к этому тарахтению добавились дополнительные звуки. Дизель был плохо закреплен. И немного сполз со станины. При этом нештатно постукивал о пол, что и было воспринято Андреем Петровичем как загадочные шаги.

Через неделю опять раздались шаги в темноте.

«Ведь я же его, заразу, нормально закрепил», – подумал Андрей Петрович.

Вновь оделся, собрался, правда, уже без карабина, и пошел к дизелю, чертыхаясь.

Но там все было нормально.

Андрей Петрович вышел наружу и стал ощупывать темноту лучом фонаря.

Ни-ко-го.

Но, как и прежде: шаг-шаг-шаг…

На сей раз уже без пауз. И с большей частотой, чем в тот первый раз.

– Эй, какого черта! – закричал он.

И вдруг у самой калитки ему что-то ответило: «ХА!»

И скрипнули несмазанные петли.

Андрей Петрович еле удержался от того, чтобы заскочить за карабином и начать палить на звук.

Но шаги прекратились.

Он выкурил сигарету. И пошел спать, с грустью подумав: «Вот так, наверно, с ума сходят».

И уже в постели его пронзила еще более тревожная мысль: «А может быть, это все от мачты? Может быть, она так влияет на психику?»

В девяносто третьем он ушел из армии. Хотя, конечно, это надо было сделать раньше. Ну, это для кого другого – кто нащупал пульс новой жизни и ухватил за хвост птицу постсоветского счастья. А Андрею Петровичу было один хрен когда. Потому что он создан был для армии. Ни в какую другую структуру он вписаться не мог. Так, чтобы комфортно и морально, и материально.